конфликтующие временные ряды, но пришлось выучиться быть ясным в рекомендациях. Упрощать интуиции, строить между собой и аппаратом дружественный интерфейс. Это умение ФЭП развивал со времени выборов 1996 года, пока не вошел в ментальную «симфонию» с командой Кремля.

И. К.: Мы дошли до того, что появилась команда. И в первый раз ты уже не сам по себе, не вне институтов. Ведь до того периода никогда в своей биографии ты не бывал участником государственного института! Каким было впечатление человека, впервые пришедшего в аппарат извне власти? Насколько легче тебе стало понимать, как это все работает? И каким тебя воспринимал сам аппарат?

Г. П.: Команда формировалась пестрая, в основе она состояла не из аппаратчиков. Валя Юмашев был журналист. Михаил Лесин сам прежде не работал в государственном аппарате. Игорь Малашенко побыл советником Горбачева, но недолго. Самый аппаратно искушенный среди нас был Чубайс. Мы собирались в Кремле в президентском корпусе, где чиновников почти не видно было – те еще прятались по кабинетам.

И. К.: И вы работали как предвыборный штаб, да?

Г. П.: Да, компактность и экстраординарность группы сохранилась, но теперь мы готовились к выборам 2000 года. Совещание по информационно- политическому планированию стало регулярным совещанием по внутренней политике, что не менялось затем долго, лет десять. Только в 2005-м Медведев изменил формат совещаний с внешними экспертами при участии главы администрации. А начались они еще при Чубайсе в 1996-м.

В 1996–1999 годах формируется и концепционный тандем ФЭП с Фондом «Общественное мнение» Александра Ослона вокруг той же задачи создать сильную власть. Считалось, что для этого власть должна закрепиться в зоне консенсусов населения, осторожно ее раздвигая. Но целью, конечно, было не «обожествление власти» по Суркову, а само ее выживание. И в себе мы видели команду спасателей государства. Работая на команду, я не ощущал бюрократической тяжести аппарата. Искомым для меня, однако, был концепт власти, а не государства. Государство рассматривалось неполитически, как каркас обеспечения власти. Бюджетно-хозяйственным обеспечением тогда ведало правительство. Из редких пересечений с Белым домом помню лето 1998 года, где мы собирались и обсуждали, как нам реорганизовать правительство. Считалось, что, уходя в отпуск, Ельцину следует «укрепить» кабинет Кириенко. Страна неслась к дефолту, Транссиб был перекрыт неизвестно кем, шахтеры бастовали. По Кремлю ползли темные слухи о том, будто генерал Рохлин с армией что-то готовят.

В 1998 году мы резко ускорили постройку своей Doomsday Machine. ФЭП встроил в АП службу блиц-мониторинга с каскадом оповещений об «угрозах» и политическими рекомендациями, как на них отвечать. Управление этим параллельным контуром восходило прямо к главе администрации президента, в обход прочих властей. И мы претендовали обеспечивать государственные интересы.

И. К.: В вас, наверное, тогда стали видеть «реальную власть». Невидимая тайная власть всегда кажется реальней, и с точки зрения аппарата тоже. Но что с твоим публичным образом? После выборов ты предстал символом политтехнолога – тайной власти в Кремле?

Г. П.: До победы Путина связь с ельцинским Кремлем была вещью непопулярной. Все эти годы я вел еще и вторую, некремлевскую жизнь. Как я уже говорил, мне важно ступать по жизни двумя ногами. Я спасался от безальтернативности тем, что одновременно работал на гражданское общество – как журналист, как издатель, автор и меценат альтернативных проектов. Я долго надеялся запустить альтернативный власти мотор – сильную гражданскую среду, которая далее сможет расширяться сама.

Все 1990-е я не оставлял попыток создания русского интеллектуального журнала. Последовательно возникли «Пределы власти», «СреDa», «Пушкин», «Интеллектуальный форум», наконец «Русский журнал», который стал в интернете чуть не первым политическим сайтом. Он вышел летом 1997 года. За этим последовало создание «Ленты. ру», «Газеты. ру», «Иносми»… К 1999-му во мне подозревали монополиста Рунета – русскоязычного интернета. Я это называл работой на обогрев русской Вселенной – в Интернете я добивался реванша текста над ненавистной «картинкой» телевидения.

Все это лишь сгущало демонический образ «Павловского». Когда анархисты взорвали памятник царю Николаю под Москвой, даже старый мой друг написал, что видит в этом «руку Павловского с Гельманом». Впрочем, пока я избегал телевидения, меня редко узнавали в лицо. Люди изумлялись, узнав, что памятный им Павловский-неформал или оппозиционный публицист Павловский из «Века XX и мира» – тот же человек, что Павловский-«пиарщик». Для них столь разные роли относились к геологически несовместимым пластам.

Еще в 1996-м многих раздражало, что малоизвестный ФЭП попал в главные подрядчики кампании Ельцина, и я приобрел кучу врагов. А в 1997-м война разгорелась внутри самой кремлевской команды, между группой Чубайса—Немцова и парой Березовский—Гусинский. Предшествовал этому правительственный переворот Ельцина весной 1997-го. Президент навязал Черномырдину двух первых заместителей, Чубайса и Немцова. Последнего представил своим преемником, ФЭПу поручили работать с его образом. Чубайс в самолете набросал пункты их реальной президентской политики, на их основе Фонд разработал имиджевую линию «команды молодых реформаторов». За два месяца Борис получил наивысший президентский рейтинг, даже в коммунистическом электорате он конкурировал с Зюгановым! Но это длилось недолго. Немцов с Чубайсом стали целенаправленно политически уничтожать Березовский с Гусинским. Заодно пошли удары по мне, как ни избегал я телеизвестности. Группа «Мост» поставила меня на прослушку, пустили наружное наблюдение.

И. К.: На какой стороне ты был в этом конфликте?

Г. П.: Разумеется, там, где администрация президента, – с Чубайсом и Немцовым. Информационная война 1997-го кончилась тем, что Ельцин, отступив, удалил их из правительства. С той поры уравнение «НТВ – враги Ельцина и Немцова» вселилось в головы кремлевских либералов.

ФЭП позволял мне работать с властью дистантно, не покидая удобной капсулы. Так, я почти не пересекался с Борисом Березовским, хотя все думают, что он в это время царил. Вероятно, в 1996–1998-м Борис действительно был близок к семье Ельцина. Но мы лишь изредка пересекались на совещаниях и, как правило, ссорились. В рабочую группу проекта Борис не входил – Юмашев об этом позаботился.

И. К.: А какие человеческие отношения установились между членами этой группы?

Г. П.: В «моем Кремле» атмосфера была очень дружественной и привольной. Согласование стратегии строилось на взаимном доверии, а рост угроз доставлял чувство общей судьбы. После дефолта 1998 года Кремль стал осажденной крепостью, откуда люди с аппаратным чутьем бежали. Но мы упрямо вели свою работу над проектом новой власти – тем, который теперь называют проектом «Преемник». Мы запрещали себе любую мысль о неудаче, и «плана Б» у нас не было.

И. К.: Как вы представляли себе Россию после десяти ельцинских лет?

Г. П.: На первых же совещаниях в Кремле осенью 1996 года перед участниками поставили задачу – подготовить успешные президентские выборы к концу второго срока Бориса Николаевича. Немедленно после выборов-1996 началась работа над выборами-2000, что и было моим главным заданием. Заработал обратный отсчет: еженедельно мы обновляли план на следующую неделю, месяц, год и общий график – вплоть до декабря 1999 года.

Слово «преемник» редко применяли, но смысл