Маша Роща ищет Тахира уже почти месяц.

Мы дружим, и поэтому я имею возможность регулярно наблюдать, как Маша работает. И то, как она вгрызается в поиск, как рассуждает, какие логические и аналитические конструкции выстраивает, как общается с родными и полицией, – все это вызывает у меня тихое благоговение. Равно как и то, как Маша вцепляется в меня и очень доброжелательно, терпеливо, но твердо добивается того, что ей нужно: размещения заметки в группе, видеосъемки родных, показа ориентировки по телевизору.

Потому что у нее такой характер. Спокойный, легкий, но твердый, как гранит.

И очередной поиск на время заслоняет для нее все. С ней становится сложно говорить на другие темы, а если даже и удается, видно, что мысли ее все равно там, в поиске. Как сейчас.

– …и если куда-то ехать на Новый год, надо уже сейчас думать про билеты. Алло, Маш, ты меня слышишь?

– Да-да, конечно. Понимаешь, самое досадное, что мы идем за ним буквально по пятам! Приезжаем по свидетельству – да, он там был, и это был действительно он, но его уже нет…

Я не обижаюсь. Если бы не такие, как Маша, результативность отряда была бы значительно ниже.

Она намертво вгрызется в любой поиск – ребенка ли, дементного старика, неважно.

Вот и сейчас: пропавшему 65 лет, обычный поиск человека с расстройством памяти, но Маша ухитрилась поднять на уши пол-отряда и весь юг Московской области. В этом случае, я знаю, одна из причин – родные пропавшего, которые, по Машиным словам, «невероятно прекрасные», посменно, днем и ночью весь этот месяц выезжающие на оклейку и проверку свидетельств. Именно они, как она говорит, не дают ей опустить руки.

Я как-то слышала, как Маша разговаривала с ними по телефону, поэтому точно знаю, что не только они не дают ей остановиться, но и она в них поддерживает надежду и не позволяет даже думать о том, что они его не найдут. Маша говорит, что в местных моргах ее и девочек из группы коротких прозвонов узнают уже по голосу, и я знаю, что она не преувеличивает.

И вот проходит месяц, и мы вешаем объявления, записываем видеоролик с дочерью пропавшего, которая держит в руках ориентировку на него, рассылаем информацию по СМИ, и так далее, и тому подобное, и Маша говорит мне: «Конечно, я уже не надеюсь найти его живым… – и сама себя перебивает: – Нет, конечно, надеюсь, ведь его же видят в разных концах района! – И, помолчав, добавляет: – Знаешь, у меня ведь день рождения скоро, так я загадала, что мне ничего не надо, никаких подарков, лишь бы он нашелся…»

Я с пониманием мычу, думая про себя, что никогда не смогла бы настолько, всем своим существом погрузиться в поиск.

И вот однажды я сижу дома и работаю, мне звонит Маша, и я слышу в трубке какие-то странные помехи: всхлипы, хлюпы, вздохи.

– Ксюша! – почти кричит она.

– А? – отзываюсь я, выныривая из работы.

– Стоп по поиску! По Тахиру стоп!

Дорогие поисковики, когда вы так делаете, знайте: кто-то на том конце трубки те несколько секунд, пока будет переспрашивать, а вы отвечать, вас ненавидит!

– Маша!!!

– Что?!

– Ядрена вошь – стоп плохой или хороший?

В трубке снова те же помехи – всхлипы, вздохи, – и вдруг я понимаю, что она плачет.

– Хо-ро-ший…

Наш пропавший попал в полицию, где они уже по ориентировкам поняли, что это он. Сфотографировали, отправили Маше, она родным… Это был действительно он. Но мы по алгоритмам отряда ждем, когда они воочию убедятся, что нашелся именно их папа, муж, дедушка.

– Это в Жукове… они едут туда… я еду туда… – полуплача рассказывает она.

И я понимаю, что у меня есть шанс присутствовать при встрече, которую можно наблюдать, может, всего несколько раз в жизни.

Я задаю Маше только два вопроса: как давно выехали родные и откуда, причем в процессе разговора я, как говорит наш председатель, впрыгиваю в ботинки и выкатываюсь на улицу.

У родных большое преимущество – они выехали 20 минут назад, находясь ближе к Жукову, чем я, поэтому я срываюсь с места еще до того, как машина окончательно завелась, и лечу в направлении Жукова, стараясь не думать о том, сколько соберу по дороге штрафов. Они скидывают мне свою геолокацию, и я скрежещу зубами: они все еще впереди. Мы договариваемся встретиться на подъезде к городу. Не знаю, как так получилось, но к месту встречи я подъезжаю на 15 минут раньше них…

В отделении полиции нас уже ждут – и сами полицейские, и Серега Лентяй, наш старший операторов, который, как и Маша, все последние недели живет этим поиском. Он встречает нас у крыльца отделения и сияет так, что видно издалека.

Тахира нам выдают не сразу, но наконец отправляют на второй этаж – он там, в коридоре, уснул на креслах.

Мы поднимаемся по лестнице – дочка с братом пропавшего впереди, мы с Лентяем сзади…

На старых, театрального типа откидывающихся креслах спит, опустив лицо за воротник, бездомный. Нам видны только грязная куртка и пушистая седина.

Дочь трясущимися руками трогает его за плечо.

– Папа, это я… Папа, проснись, это Ильнара… Папа, это я…

Он просыпается неохотно, не сразу, и я узнаю в этом манеру людей, живущих на улице, – когда их будят, они так же с трудом выныривают из сна, понимая, что здесь их ничего хорошего не ждет.

– Папа, – продолжает трясти его за плечо дочь, – это я, мы приехали за тобой… Поехали домой, папа!

Он медленно приходит в себя, поднимает голову и смотрит вокруг. Недовольное, усталое выражение сменяется удивленным, удивленное – счастливым, не верящим; он вдруг начинает улыбаться, моргать; по грязному лицу текут слезы, и я вижу, что он потрясающе красивый, несмотря на чужую поношенную одежду, почти черный слой загара и щетину.

Он обнимает всех нас, дочь в слезах, брат в слезах, я еле сдерживаюсь, на всякий случай не смотрю на Лентяя, полицейские наблюдают все это и улыбаются.

…Потом Лентяй забирает его переодеться в чистое, привезенное дочкой, а Ильнара садится заполнять бумаги. Лентяй появляется радостный, с видом человека, подготовившего сюрприз:

– Вы его сейчас не узнаете!

Выходит наш пропавший, и мы действительно ахаем.

Распахиваются двери отделения, и заходит счастливая Маша с сыном – не с кем было оставить, помчалась с ним. Дочь снова начинает плакать, а брат ласково говорит:

– Вот она, наша героиня!

Они обнимаются, я все это снимаю то на фото, то на видео, и мы все прощаемся с полицейскими, выходим на улицу, снова обнимаемся, фотографируемся, счастливая Маша с Серегой и заявители с пропавшим никак не могут расстаться, а я все снимаю и снимаю и думаю: наверное, вот так, примерно так чужие люди становятся друг другу родными.

Чем дальше, тем сложнее писать непосредственно про поиски: слишком много такого, во что ты волей-неволей погружаешься, и чем этого больше, тем меньше хочется вываливать это на окружающих, потому что незачем им это знать. И если к вечеру я так или иначе вникала в подробности пяти поисков, причем в двух случаях пропавших нашли погибшими, и один из них был ребенок, мне поначалу было довольно сложно найти среди этого то, что можно рассказывать своим, чтобы не грузить их. И я долго училась не впускать это в себя.