Памятуя Ваше всегда благосклонное ко мне отношение за те немногие месяцы, что я волею Вашею был призван быть Вашим ближайшим помощником в деле Верховного Главнокомандования, – я льщу себя надеждою, что Вы столь же благосклонно примите излияние души, наболевшей за эти грозные дни жизни России, и будете верить, что мною руководило лишь чувство преданности Русскому Венценосцу, преемственно воспринятой от моих предков, всегда имевших мужество и честность в тяжелые дни Государственной жизни России выражать своим Государям свое откровенное мнение и неподдельную правду.

Примите же, Государь, мои искренние пожелания увидеть Вам более светлые дни, которые одновременно должны быть и порой новой зори обновленной в пережитых испытаниях России и чувства безграничной преданности Вашего, Государь, верноподданного Василия Гурко.

г. Луцк.

24 мая 1917 г.

Отставка ген. Гурко

Увольняется от должности главнокомандующий Западным фронтом генерал Гурко.

Причина отставки

Несколько времени назад генерал Гурко прислал Временному правительству письмо, в котором в очень резких выражениях критиковал некоторые действия правительственных агентов в области военного управления.

Частые случаи неповиновения отдельных войсковых частей начальникам ген. Гурко объясняет теми же указанными им неправильными распоряжениями.

После получения этого письма Временное правительство постановило уволить генерала Гурко от занимаемой им должности главнокомандующего Западным фронтом и назначить его начальником дивизии в Казанском военном округе.

Последнее назначение является сильным служебным понижением и вызвано, как говорят, резким тоном письма генерала Гурко.

28 мая 1917 г.

Приказ Керенского об отставке ген. Гурко

Керенским издан приказ по армии и флоту по поводу рапорта главнокомандующего Юго-Западным фронтом[19] Гурко, в котором он снимает с себя всякую нравственную ответственность за благополучное ведение порученного ему дела вследствие создавшихся условий в армии.

Сложение с себя всякой нравственной ответственности является свидетельством несоответствия генерала Гурко своему назначению; без нравственной ответственности перед Родиной Гурко не может более занимать своего высокого важного поста и отчисляется от должности главнокомандующего, причем военному министру поручается снестись с верховным главнокомандующим о назначении Гурко на должность не выше начальника дивизии.

Временное правительство ограничивается этой мерой лишь в виду прежних боевых заслуг Гурко.

Впредь подобные поступки начальствующих лиц будут караться с большей строгостью вплоть до понижения их на самые низшие должности.

20 июля 1917 г.

Приказываю, ген[ерала] от кавал[ерии] В.И. Гурко арестовать впредь до распоряжений.

Министр-Председатель А. Керенский.

27/VII.

25 августа 1917 г.

Официальный список высылаемых из России

Мы имеем возможность на основании официальных сведений сообщить полный список лиц, высылаемых за границу на основании закона об остракизме. В этот список входят отставной генерал В.И. Гурко, бывшая фрейлина А.А. Вырубова, редактор «Земщины» С. Глинка-Янчевский, доктор Бадмаев, И.Ф. Манасевич-Мануйлов и гвардии штабс-ротмистр Г. Эльвенгрем.

Эльвенгрем играл довольно активную роль в союзе георгиевских кавалеров. Согласно его собственным показаниям, данным на допросе следственным властям, Эльвенгрем состоял вице-председателем этого союза. Эльвенгрем был прикомандирован к генеральному штабу. Во всех выступлениях союза он принимал деятельное участие, пользуясь в союзе большой популярностью.

Всем высылаемым предъявляется следующий текст приказа: «На основании п. 2 указа Временного правительства от 2-го сего августа, определяющего исключительные полномочия министров военного и внутренних дел, по взаимному их соглашению, такой-то, деятельность которого особо угрожает обороне государства, внутренней безопасности и завоеваниям революции, обязан немедленно покинуть пределы Российского государства».

Отъезд перечисленных выше лиц должен состояться сегодня, 25 августа, однако большинство из них заявило о невыполнимости предписания ввиду отсутствия средств и невозможности в такой короткий срок ликвидировать свои дела. Кроме того, возникли затруднения в смысле изготовления заграничных паспортов. Вследствие этого высылка всех состоится в субботу. Всех до Торнео будет сопровождать особый конвой, а также представители военной и гражданской власти.

24 августа [1917 г.] вечером, только я легла спать, в 11 часов, явился от Керенского комиссар с двумя «адъютантами», потребовав, чтобы я встала и прочла бумагу. Я накинула халат и вышла к ним. Встретила трех господ, по виду евреев; они сказали, что я, как контрреволюционерка, высылаюсь в 24 часа за границу. Я совладала с собой, хотя рука дрожала, когда подписывала бумагу: они иронично следили за мной. Я обратилась к ним с просьбой отложить отъезд на 24 часа, так как фактически не могла в этот срок собираться: у меня не было ни денег, ни разрешения взять кого-нибудь с собой. Ко мне, как опасной контрреволюционерке, приставили милиционеров. Заведующий моим лазаретом, Решетников, и сестра милосердия Веселова вызвались ехать со мной. 25-го появилось сообщение во всех газетах, что меня высылают за границу: указан был день и час. Близкие мои волновались, говоря, что это провокация. Последнюю ночь мои родители провели со мной, из нас никто не спал. Утро 26-го было и холодно и дождливо, на душе невыразимо тяжело. На станцию поехали в двух автомобилях, причем милиционеры предупредили ехать полным ходом, так как по дороге могли быть неприятности. Мы приехали первыми на вокзал и сидели в зале 1-го класса, ожидая спутников. Дорогим родителям разрешили проводить меня до Териок. Вагон наш был первый от паровоза. В 7 час. утра поезд тронулся, – я залилась слезами. Дядя в шутку называл меня эмигранткой. Несмотря на все мучения, которым я подвергалась за последние месяцы, «эмигрантка» убивалась при мысли уезжать с родины. Казалось бы, все готова терпеть, лишь бы остаться в России. Наша компания контрреволюционеров состояла из следующих лиц: старика редактора Глинки-Янчевского, доктора Бадмаева, пресмешного «божка» в белом балахоне с двумя дамами и маленькой девочкой, с черными киргизскими глазками, Манусевича-Мануйлова и офицера с георгиевской ленточкой в петлице и в нарядном пальто, некоего Эльвенгрема. Странная была наша компания «контрреволюционеров», не знавших друг друга. Стража стояла у двери; ехал с нами тот же комиссар-еврей, который приехал ко мне ночью с бумагой от Керенского. Почему-то теперь он был любезный. В Белоострове публика заметила фигуру доктора Бадмаева в белом балахоне и начала собираться и посмеиваться. Узнали, что это вагон контрреволюционеров; кто-то назвал мою фамилию, стали искать меня. Собралась огромная толпа, свистели и кричали. Бадмаев ничего не нашел умнее, как показать им кулак; началась перебранка, – схватили камни с намерением бросить в окна. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы поезд не тронулся. Я стояла в коридорчике с дорогими родителями ни живая ни мертвая. В Териоках – раздирающее душу прощанье, и поезд помчался дальше.