Диана, как и большинство биологов, считала, что мир во всем его многообразии и сложности – это последовательность физико-химических механизмов, включающая в себя конкретные элементы, от бесконечно малых до бесконечно больших. Она, конечно, не отрицала существование человеческого разума, но считала его отдельной сущностью, в чьи функции входили познание и понимание. Этакий духовный зритель, сидящий в ложе мироздания.

Диана знала, что это усеченное и устаревшее видение космических механизмов, унаследованное от прагматистов XIX века, исключавших человеческое сознание из логики реальности. Между тем все больше и больше ученых склонялись к мысли, что дух, сколь бы невидим и неосязаем он ни был, – такая же часть реальности, как молекула или нейтронная звезда. Научное сообщество больше не отрицало, что сознание необъяснимым образом встроено в великую цепь живого, как и любой осязаемый элемент. Некоторые исследователи даже полагали, что сознание не пассивная сущность и напрямую, как чистая сила, влияет на объективный мир.

Диана сосредоточилась на дороге. Она проезжала Нантер, где за рядами платанов, как за декоративной ширмой, прятались старые уродливые дома, унылые особняки и слишком новые безликие постройки.

В Рюэль-Мальмезоне пейзаж изменился. Тополя пришли на смену платанам, их длинные маленькие листочки обещали свидание с водой и зеленью.

На авеню Бонапарт, в окрестностях Мальмезона, вокруг домов появились крепостные стены, увитые диким виноградом. Казалось, что высокие строения с изящными кровлями снисходительно взирают на проезжающие мимо машины, заразившись от дворца его спесью.

Пробок на дороге не было, и Диана вернулась мыслями к своему расследованию. Неужели Люсьен – Страж? Насколько реальны способности, которыми он предположительно наделен? Имеют ли они отношение к неведомому измерению реальности? Рольф фон Кейн сказал ей: «Этот ребенок должен жить». Диана не сомневалась, что он знал правду о Люсьене, потому и вмешался. Чего немец ждал от него? У Дианы не было ответа, но она чувствовала, что движется в правильном направлении. Она должна сосредоточиться на паранормальных способностях, даже если не верит в них и считает подобные истории выдумками. Сейчас важно другое: убийцы с бульвара и Рольф фон Кейн в них верили.

В Буживале, на берегах Сены, в воде отражались длинные, поросшие лесом островки. На каменном мосту красовалась надпись «Шлюзы Буживаля». Лодки и баржи скользили по глади вод, обещая покой и умиротворение. Все вокруг навевало мысли о дачной жизни, завтраках на траве и отдыхе от парижской суеты.

Через двадцать минут Диана оказалась на центральной площади Сен-Жермен-ан-Лэ. Часы на колокольне пробили без четверти семь. Казалось, что широкие, обсаженные деревьями улицы все еще хранят память о королевских выездах.

Диана вспомнила разъяснения Брюнера и поехала к лесу. Вдоль узких дорог тянулись увитые кружевным плющом ограды. День клонился к закату, и деревья дрожали от нетерпения в предвкушении долгожданных сумерек. Диана не стала включать фары, чтобы лучше видеть лившийся из дома свет: чем темнее становилось на улице, тем ярче он сиял.

Она остановилась у высокой черной решетки ворот и вышла из машины. Свежий воздух пробуждал чувства, придавая новую остроту восприятию. Было уже семь, темнота волнами наплывала на мир. Диана снова подумала о своем мальчике и внезапно обрела окончательную уверенность: через несколько часов она узнает часть правды.

Она нажала на кнопку домофона, над которым висела камера. Никто не ответил. Она сделала еще одну попытку, но ничего не добилась и машинально толкнула решетку ворот. Диана застегнула тонкое замшевое пальто с шерстяным воротником и ступила на гравиевую дорожку. Несколько минут она шла вдоль обширных лужаек. Вокруг было тихо и безлюдно, до слуха Дианы доносилось только веселое пшиканье невидимых в темноте автоматических поливалок. Наконец за высоким зеленым газоном показался музей.

Здание было построено в начале века. Прямые линии, грубые углы, прочные материалы. Патина бронзы. Темная охра меди. Черный блеск стали. Диана подошла ближе. Центральный вход оказался запертым. Фасадные окна в металлических рамах не были освещены. Диана вспомнила, что Франсуа Брюнер советовал войти через заднюю дверь: так можно было попасть прямо в его комнаты.

Деревья в парке были окутаны тьмой. Ветер гулял в вершинах, шурша листвой. Диана позвонила в дверь, но ей снова никто не ответил. Неужели профессор забыл о назначенной встрече? Она было решила вернуться, но передумала, снова направилась к главному входу, поднялась по ступеням и потянула за ручку.

И тяжелая дверь неожиданно открылась.

Диана попала в темный вестибюль, а оттуда прошла в первый зал. Она бы никогда не подумала, что в столь неприступном на вид бункере может существовать такая комната. Белые стены, пол и потолок отражали лившийся в окна лунный свет. Эти поверхности сами по себе ласкали глаз. Но главным здесь были картины. Окошки пестрых расцветок, яркие, сверкающие, выглядели проходом в иную реальность. Диана подошла ближе и поняла, что в фонде выставлены работы Пита Мондриана.

Она не слишком хорошо разбиралась в живописи, но обожала этого голландского художника – у нее было много репродукций его картин. На стенах висели работы, относящиеся к первому периоду творчества Мондриана: неистовые мельницы с причудливыми крыльями на фоне пылающих небес, предвещающие скорую и неизбежную гибель мира.

Во втором зале Диана увидела другие полотна того же периода. На них были изображены деревья: зимние – темные, застывшие, присыпанные снегом, из трещин в их коре проглядывали цвета самых безумных оттенков, и весенние – черные с красным, напоенные огнем, готовые взойти на костер. Диана всегда думала, что этот обжигающий сок и пылающие небеса таят в себе обещание грядущих глубинных перемен в творчестве Мондриана.

Она знала, что в третьем зале найдет материальные свидетельства этих перемен.

Войдя в зал, Диана взглянула на стены и улыбнулась. На картинах двадцатых годов деревья Мондриана тянутся вверх, выстраиваются в ряд, облагораживаются, небо становится чистым и гладким: наступает истинная весна мастера. Он не пишет ни цветов, ни фруктов – только квадраты и прямоугольники, геометрические формы абсолютной чистоты, строгие монохромные композиции. Искусствоведы называли перемену в манере мастера «переломом», но Диана думала иначе. Из пылкого лиризма первого периода, из глубины пейзажей, изображающих землю и огонь, вырос магический кристалл, квинтэссенция творчества. Совершенная геометрия линий и цветов.

Околдованная Диана передвигалась по залам, забыв об абсурдности ситуации. Она в одиночестве ходила по частному музею, где ей назначил встречу специалист по тюркским этносам. Каждая картина Мондриана стоила десятки миллионов франков, а она не встретила ни одного охранника. Диана перешла в новый зал, предвкушая встречу со знаменитыми «Буги-вуги», последними полотнами, написанными мастером в Нью-Йорке, и тут…

Диана повернула голову на шорох.