– Этот пар не приносит мне никакой пользы. От него голова у меня болит только сильнее, а от листьев во рту омерзительный вкус. Убери его и скажи Регалу, что, по моему мнению, его новая трава может изгнать блох, но уж никак не болезнь. Убери ее немедленно, пока не пропахла еще и спальня. Ах, шут, ты здесь! И Фитц, ты наконец пришел с докладом? Заходи, садись. Волзед, ты слышишь меня? Убери проклятый горшок! И не тащи его сюда, вынеси через другую дверь. – И мановением руки он отмахнулся от слуги, как будто тот был надоедливой мухой.

Шрюд плотно закрыл дверь своей купальни, как бы для того, чтобы зловоние не распространилось на его спальню, и потом опустился в стоящее у огня кресло с прямой спинкой. В одно мгновение шут придвинул к нему стол, салфетка, закрывавшая еду, превратилась в скатерть, и он расставил королевские кушанья не хуже любой горничной. Серебряный прибор и салфетка появились неизвестно откуда, как у фокусника, так что даже Шрюд улыбнулся, и потом шут сел у камина, подтянув колени почти к ушам и обхватив подбородок длинными пальцами. Его светлые волосы окрасились розоватым в танцующих отсветах огня. Каждое его движение было грациозным, как у танцора, а поза, в которой он теперь находился, была настолько же артистичной, насколько смешной. Король протянул руку, чтобы пригладить его пушистые волосы, как будто перед ним был котенок.

– Я же сказал тебе, что не голоден, шут.

– Сказали. Но вы не сказали, чтобы я не приносил еды.

– А если бы сказал?

– Тогда я сказал бы вам, что это не еда, а дымящийся котелок, такой же, какой Воловий Зад подсовывает вам, и этот котелок наполнит ваши ноздри гораздо более приятным запахом. А это не хлеб, а пластырь для вашего языка, который немедленно нужно приложить.

– Ах. – Король Шрюд придвинул стол немного ближе и взял полную ложку супа. Это была густая похлебка из ячменя, кусочков моркови и мяса. Шрюд попробовал и начал есть.

– Разве я хуже лечу вас, чем Воловий Зад? – промурлыкал шут, очень довольный собой.

– Ты прекрасно знаешь, что Волзед не лекарь, а просто-напросто мой слуга.

– Я прекрасно знаю, и вы прекрасно знаете, а Воловий Зад этого вовсе не знает, и поэтому вы себя чувствуете не прекрасно.

– Довольно болтовни. Подойди, Фитц, не стой там, ухмыляясь как дурак. Что ты мне расскажешь?

Я посмотрел на шута и решил не оскорблять ни его, ни короля, спрашивая, могу ли я свободно говорить при нем. И тогда я сделал быстрый доклад без всяких упоминаний моих тайных действий, а только об их результатах. Шрюд внимательно слушал, и в конце не сделал никаких замечаний, разве что пожурил меня за плохие манеры за столом герцога. Потом он спросил, хорошо ли себя чувствует герцог Браунди из Бернса и удовлетворен ли он миром в своем герцогстве. Я ответил, что он был доволен, когда я уезжал. Шрюд кивнул. Потом он попросил свитки, которые я копировал. Я вынул их и разложил перед ним и был награжден похвалой за изящество почерка. Король велел мне отнести их в кабинет Верити и проследить, чтобы принц нашел и рассмотрел свитки. Он спросил меня, видел ли я реликвию Элдерлингов. Я подробно описал ему ее. И все это время шут торчал на камнях перед очагом и наблюдал за нами, молчаливый, как сова. Король съел свой суп и хлеб под присмотром шута, а я читал ему вслух свиток. Когда я закончил, он вздохнул и откинулся в кресле:

– Ну что ж, посмотрим на твою работу – Озадаченный, я передал ему свиток. Король еще раз внимательно оглядел его и снова свернул. Отдавая свиток мне, он сказал: – Ты хорошо владеешь пером, мальчик. Хорошо написано и хорошо сделано. Отнеси все в кабинет Верити и проследи, чтобы принц прочел.

– Конечно, мой король, – сказал я смущенно. Я не понял, почему он счел нужным повторить свое распоряжение, и подумал, что от меня, возможно, ждут какого-нибудь другого ответа. Но шут уже вставал на ноги, и чего-то в нем – не взгляда, не изгиба рта и даже не поднятой брови – было достаточно, чтобы заставить меня замолчать. Шут собрал тарелки, все время весело болтая с королем, а потом нас обоих отпустили. Когда мы уходили, король смотрел в огонь.

В коридоре мы открыто обменялись взглядами. Я начал говорить, но шут засвистел и не переставал, пока мы не спустились на целый лестничный пролет. Тогда он схватил меня за рукав, и мы остановились на площадке между этажами. Я понял, что он обдуманно выбрал это место. Никто не мог увидеть или услышать наш разговор, оставаясь вне поля нашего зрения. И тем не менее со мной заговорил даже не шут, а крыса на его скипетре. Он поднес ее к моему носу и запищал крысиным голосом:

– Ах, но ты и я, мы должны запоминать все, о чем он забывает, Фитц, и сохранять это для него. Ему очень тяжело дается казаться таким сильным, как сегодня. Пусть это тебя не обманывает. К тому, что он сказал тебе дважды, ты должен отнестись особенно серьезно, потому что он очень хотел удержать это в голове и быть уверенным, что ты получил его распоряжение.

Я кивнул и решил доставить свиток Верити сегодня же ночью:

– Не очень-то хорошо я думаю о Волзеде.

– Не о Заде Вола ты должен думать, а об его ушах, – внезапно он установил поднос на длиннопалую руку, поднял его высоко над головой и запрыгал по ступенькам, оставив меня одного с моими мыслями.

Я доставил свиток этой ночью, а в последующие два дня выполнял задания, которые дал мне Верити раньше. Я использовал жирную колбасу и копченую рыбу в качестве контейнеров для моих ядов, завернутых в маленькие пакеты. Это я мог легко разбросать, убегая, и надеялся, что приманок хватит на всех, кто будет преследовать меня. Каждое утро я изучал карту в кабинете Верити, а потом седлал Суути и ехал вместе со своими ядами туда, где, по моему мнению, мог легче всего столкнуться с “перекованными”. Руководствуясь предыдущим опытом, я брал с собой короткий меч, что поначалу изумляло и Хендса, и Баррича. Я объяснил, что ищу дичь на случай, если Верити захочет устроить зимнюю охоту. Хендс принял это легко, а Баррич поджал губы, показав, что знает о моей лжи и знает также, что я не могу сказать ему правды. Он не допытывался, но ему это не нравилось. Дважды за десять дней “перекованные” нападали на меня, и оба раза я легко уходил от них, разбрасывая отраву. Они жадно накидывались на нее и даже не разворачивали мясо, прежде чем запихать его себе в рот. Каждый раз на следующий день я возвращался на это место, чтобы доложить Верити, скольких я убил и как они выглядели. Вторая группа не соответствовала ни одному описанию из тех, которые мы получили. Мы оба заподозрили, что “перекованных” было больше, чем нам докладывали.

Я выполнял свою работу, но гордости не испытывал. Мертвые они были еще более жалкими, чем живые. Оборванные, тощие существа, обмороженные и израненные после постоянных драк между собой. Смертельные яды, которыми я пользовался, скрючивали их тела, превращая “перекованных” в карикатуры на людей. Лед блестел на их бородах и бровях, а кровь, лившаяся из их ртов, была похожа на вмерзшие в снег рубины. Семь “перекованных” убил я таким образом, а потом завалил замерзшие тела сосной, облил маслом и поджег. Не знаю, что для меня было более отвратительно, – отравление или заметание следов.