Потом они проехали назад через плато, спустились к ждущим в колонне каретам, и высокое дерево с омерзительным украшением из живых, но умирающих людей, осталось позади.

Некоторые солдаты притащили с опушки леса охапки хвороста и сложили погребальный костер, чтобы сжечь трупы. Вонь с поля битвы уже сделалась невыносимой: кровь, пот и содержимое разрубленных кишок перемешались с жарким воздухом. Люди прикрывали лица, когда волокли трупы бандитов к костру. Тела горели медленно, шипели, как жарящееся мясо, высоко в воздух поднимался столб масляного дыма.

— Сигнал предупреждения, — одобрительно сказал Гераклиан, — всем остальным шайкам грабителей в этой местности.

Растопленный человеческий жир сочился из костра и затекал в растрескавшуюся землю. Люций приказал перенести погибших римлян на повозки и отвезти их в долину. Наверху слишком твердая земля, чтобы рыть в ней могилы. Внизу, где почва мягкая, им можно устроить достойные похороны, как подобает каждому, погибшему за Рим.

Они потеряли четверть своих сил. Люций принял правильное решение атаковать. Но это победа далась тяжело.

Еще больше солдат были ранены. Тех, кто мог выжить, перебинтовали товарищи и помогли сесть верхом.

Вот лежит один со стрелой, застрявшей глубоко в легких, и кровь, пузырясь, вытекала из него вместе с жизнью. Каприций, юный рекрут, всего восемнадцати лет. Даже упрямый героизм Опса не смог его спасти.

Рядом с юношей лежал сам Опс. Тот удар копьем сквозь щит тяжело ранил его в руку. Копье задело артерию, и крепкий египтянин потерял очень много крови. Он прижимал руку к груди, а его вторая рука, покрытая запекшейся кровью, была ржаво-коричневого цвета. Лицо у него стало пепельно-бледное, а дыхание — поверхностное и неровное.

— Вперед, солдат, давай-ка мы тебя починим, — сказал Люций.

Опс не обратил на него внимания. Он смотрел на Каприция.

Люций знал, что они были не только друзьями, но и любовниками. Такое случалось часто. Соратники смеялись над такими, давали им издевательские клички, вроде Минций Флавиан, если заставали их вместе в постели, но при этом большинство из них время от времени выбирали себе дружка. Опс мог умереть за юношу, и похоже, что именно это с ним и происходило. А они не могли позволить себе терять таких солдат, во всяком случае, не сейчас. Люций отвернулся и тихонько выругался. Не выругайся он, мог бы и заплакать. Марко опустился рядом с Каприцием на колени. Почему такое всегда случается с самыми молодыми?

— Сядь, мальчик, — ласково попросил Марко. — Нужно снять с тебя нагрудник, чтобы перевязать тебя.

Эта нежность, с которой солдаты заботились друг о друге после сражений. Люций все слышал, но не мог посмотреть.

Увидев, как погиб великий Гектор, рассказывает Гомер, даже бог Аполлон закричал на Олимпийцев: «Как жестокосерды вы, о боги! Вы живете ради жестокости!»

И Люций вспомнил старую песню:

Жестока воля Господня,

И печаль моя все растет,

И буду я плакать, любовь моя,

Ибо войны не прекратятся никогда.

Каприций посмотрел на центуриона влажными полузакрытыми глазами и покачал головой:

— Подожди немного, — прошептал он. На его губах пузырилась кровь. — Совсем чуть-чуть.

Марко подождал. Остальные стояли вокруг, склонив головы. Через несколько минут Марко встал и сделал знак. Тело Каприция нежно положили на повозку рядом с павшими соратниками.

Возвращаясь в колонну, Люций посмотрел на Олимпия, сильно потевшего в полумраке богато украшенной кареты.

— Где, черт побери, мальчик?

— Я за мальчишку не отвечаю, — огрызнулся евнух. — Он ушел.

Кровь застыла у Люция в жилах.

— Ушел?

— Да здесь я! — раздался из-за его спины веселый голос. Люций обернулся и увидел Аттилу, скользившего вниз с покрытого травой откоса.

— Где, черт бы тебя побрал, ты был все это время? — возмутился Люций.

Мальчик остановился возле дверцы кареты, прикрыл рукой от солнца глаза и посмотрел вверх, на Люция, сидевшего верхом на своей огромной лошади.

— Наблюдал. — Он по-волчьи усмехнулся. — Учился.

Люций не был настроен шутить.

— Садись в карету, — скомандовал он, пришпорил свою Туга Бин, и колонна двинулась в путь.

Этой ночью они разбили лагерь в долине, после того, как похоронили своих мертвецов. Они вырыли по периметру большой ров, соорудили насыпь и ограждение. Оборонительный лагерь в самом сердце Италии! Странные настали времена.

Люди измучились, но все равно пришлось выставить ночных часовых, которые менялись каждые два часа. Люций и Марко несли вместе с ними первую стражу, хотя их глаза закрывались от усталости. Как только их стража окончилась, они вместе со своими людьми спустились к реке и выкупались перед тем, как уснуть. Они смыли запекшуюся кровь с рук, лиц и туник, потом набрали полные легкие воздуха и окунулись с головой под воду, просидев там столько, сколько смогли выдержать, и вынырнув на поверхность, благодарно хватая ртом воздух. Было темно. Никто из них не разговаривал, а река омывала их прохладной водой, очищая. Они зачерпывали полные пригоршни чистой, холодной воды, и выливали их себе на головы, словно совершали помазание. Они молились всем богам: и Христу, и Митре, и Марсу Ультору, и Юпитеру. Они поднимали глаза к небесам и видели там кружение звезд: Дракона, свернувшегося кольцом вокруг Полярной звезды, созвездие Орла и созвездие Щита, медленно скользящие к западному горизонту; серп луны, повернутый рогами вверх, как корона Дианы-охотницы; охотника Ориона, которого она жестоко убила, медленно поднимающегося к рассвету.

Люций подумал о жене, о том, что она видит те же самые звезды. Орион тает на небосклоне, когда она выходит из дома, чтобы собрать в белый передник свежие яйца, и солнце поднимается над ласковой долиной Думнонии. Его дети, Кадок и маленькая Эйлса, выгоняют во двор курочек ореховыми прутьями и без умолку болтают друг с другом, а их большие карие глаза остаются серьезными и внимательными. Он улыбнулся в темноту и почувствовал, как сильно бьется сердце. Он видел чистый, тоненький ручеек, бегущий по долине к серому Кельтскому морю; холмы и роскошные луга, на которых пасется упитанный белый скот; и высокие горные хребты, поросшие древними дубравами. Та страна ничего не знает о войнах и убийствах. Его жена и дети никогда не видели обнаженного в гневе меча, не говоря уже об отталкивающих последствиях сражения. Так и должно быть, и это правильно. Но теперь он боялся за будущее той страны, там, за пределами ослабевшего Рима, наслушавшись рассказов о жестоких пиратах-саксах, постоянно приближавшихся… Он должен быть там, с ними. Он так боялся за них.

Перед тем, как покинуть Иска Думнориум, чтобы подняться на стоявшие на якоре в устье реки суда, ждущие последние несколько потрепанных центурий из когда-то могучего Legio II Augusta, он заключил жену в объятия, и они поклялись друг другу, что каждый вечер и каждое утро, где бы ни оказались, они будут смотреть на луну и звезды, и их любовь помчится с ночным ветром над бескрайними равнинами, горами и пустынями, что разделяют их. Какие бы страны ни пролегали между ними, им светит одна и та же луна, одно и то же солнце. Люций смотрел на лунный серп и молился, рассказывая в молитве о своей глубокой тоске.