— Это, конечно, верно, — согласился Доктор. — Но все же, знаете, как в старом еврейском анекдоте, лотерейный билет нужно сперва купить. Иначе и выигрыш получить невозможно.

Вернувшись, Яромир старательно попытался забыть предмет своей неслучайной беседы с Доктором, для чего с похвальным забубенным ухарством принялся пить водку и закусывать окороком да носиться в угорелом запале под руку с Нюшкой, которую, кстати сказать, успел не в шутку приревновать к Басурманину, бритоголовому портному Хамраеву. Даже сам себе удивился. Вроде бы и в грош не ставил он Матренину сестрицу, а на́ тебе! Чуть ли в драку не полез, хотя Лисичка ничем ему не обещалась, тем более инженер как будто бы не чаял от нее избавиться. Но Майя-мечта была теперь далека, как перо сказочной Жар-птицы, а синица-Нюшка поблизости строила глазки Басурманину в обмен на посулы новой, сшитой «по Диору», шубы из натурального меха. Яромир, конечно, не выдержал. Однако Басурманин решительно отказался отойти и разъяснить права на кулачках, как ни науськивал его Васька Чуркин, а без сожалений тут же отправился с ухаживаниями к румяной Авдотье, и после подрался уже с самим «гуслицким разбойником». Хорошо подрался, в кровь, с удовольствием.

В результате, разумеется, Яромир упился вусмерть. Кто отводил его к Матрениному дому и куда в итоге делась Нюшка, он не помнил, но узнал свою кровать и позволил посторонним заботливым рукам раздеть себя. После чего свалился в хмельную, бездонную пропасть до следующего утра.

Когда он очнулся, на часах было двенадцать дня, а стрелки собственного самочувствия инженера указывали на «ой, худо мне, люди добрые, худо!». Провалявшись в постели еще немного и с томлением дождавшись перехода организма к состоянию «ох, грехи наши тяжкие!», Яромир кое-как встал. Здоровье необходимо было поправить, и срочно. После обеда его ждали в клубе на репетиции, а до этого еще полагалось наведаться в гости к Эдмунду Натановичу Лубянкову, он же Большой Крыс, для тайного заговора — как без лишнего скандалу избавиться от дворника Мефодия, желавшего непременно нынче вечером выступать в роли суфлера и конферансье. Сегодня давали «Алкесту» Еврипида по сокращенному варианту, где самому Яромиру предстояло появиться в роли царя Адмета, а после еще в живых картинах-шарадах на зимнюю сказочную тематику.

Если бы не бабкин знаменитый чаек, как говорится, хрен бы куда инженер вообще дошел, и тем более дал бы толковый совет. Насилу одевшись — бабка с утра отправилась открывать «Эрмитаж», гулящая Нюшка до сих пор пропадала неизвестно где, подлая изменщица. — Яромир с досадой оглядел себя. Костюм не выглажен, брюки понизу в живописных разводах грязи, нечищеные, заскорузлые ботинки напоминают о себе фразой «с печалью я гляжу на наше поколение», зато рубашка свежая, еще от прежних, предпраздничных забот.

Помянув опять недобрым словом загулявшую Нюшку, напрочь позабывшую о своих домашних обязанностях «за ради кавалера», инженер вышел на улицу. Пусть трезвый, но зато голодный и холодный. Про завтрак нынче тоже позабыли, одна вчерашняя картошка в горшке, да сизая скукоженная селедка, давно уж из бочки, чай и тот пришлось заваривать самому. Хотел было зайти по дороге в «Эрмитаж», отобедать от бабкиных казенных щедрот, и заодно наябедничать на нерадивую сестрицу. Но передумал. Яромир решил испытать домашнее гостеприимство Большого Крыса, хотя и слыхал, что жена его слегка не в себе, болеет скорее душой, чем телом, из комнат не выходит, к хозяйству и вовсе непригодная особа. Но расчет был на холостяцкие посиделки за бутербродами, без соблюдения лишних приличий, к тому же, случись жена Лубянкова хворой совсем, разве стал бы тот зазывать гостей даже и для совещания.

Эдмунд Натанович квартировал на проспекте Тянь-Шаньских гор, где располагался подведомственный ему клуб, только с другой стороны этой узкой улочки, пышно и непонятно именующей себя по столичному образцу. Одноэтажный домик, аккуратно обшитый тесом, с крохотным, чисто выметенным крылечком и резными наличниками на окошках. Этакий стиль «а-ля рюс». Одна беда — вместо дверей встроенная в проем караульная полосатая будка николаевских времен, с шлагбаумом, поднимавшимся вверх по звонку. Яромир поспешно проскользнул в черные недра будки, опасаясь, как бы взвившаяся над его головой деревянная крашеная балка не опустилась с такой же стремительностью вниз да не врезала бы пришельцу по темечку. Но ничего, обошлось.

За будкой обнаружилась еще одна дверка — простые некрашеные доски и железная ручка в виде скобы. Дверка оказалась незапертой и от легкого толчка немедленно распахнулась. Яромир шагнул за порог, остановился в замешательстве. Надо сказать, что в гостях у завклубом Лубянкова никогда прежде он не был, и теперь, стоя в одиночестве в узкой прихожей, инженер не знал, в какую часть дома ему идти. Встречать его вовсе никто не вышел. В недоумении Яромир скромно присел на стоявший тут же высокий табурет.

Из прихожей в разные стороны вели три двери, в полутьме одинаковые, будто в сказке про огниво. Только вряд ли за ними таились чудовища с глазами-блюдцами, сторожащие несметные сокровища и пожирающие незваных гостей.

Инженер поднялся, после недолгих раздумий наугад пошел направо. Коня не потерял, за неимением такового, головы тоже не сложил, а оказался в уютной, чистенькой кухоньке, оборудованной по последнему слову: современной газовой плитой с автоматическим воспламенением, вычурной жестяной вытяжкой над ней, гудящим мерно в углу «бошевским» холодильником и превосходным многосекционным гарнитуром с двухкамерной мойкой уж точно не отечественного производства. В кухне было пусто.

На выбор теперь оставались две двери — прямо и налево, инженеру опять предстояло определяться в направлении. Повымерли они здесь, что ли! Неужто не слышат, что в доме чужой. Ладно, больная жена, но Большой Крыс не зря ли претендует на абсолютный слух. Олух этакий. По счастью, ситуация разрешилась сама собой — из дверей, которые прямо, послышался гнусавый напев о цветах запоздалых, и Яромир вздохнул с облегчением.

Яромир вошел, предварительно постучав, однако не дожидаясь ответного приглашения, и очутился в средних размеров гостиной комнате, чем-то напомнившей ему тут же зоны отдыха советских гостиниц из разряда обкомовских закрытых. Внушительная пальма в пирамидальной деревянной кадке, разностильные диваны, один кожаный для посиделок, другой с велюровым покрытием, чтобы прилечь. Паркет хороший, дубовый, уложенный «палубой», — в цвет ему посередине обширный журнальный стол с газетами и кассетами «аудио», — по стенам финские обои, неброские и мелкого рисунка. Возле окошка на треноге древний телевизор «Горизонт», еще черно-белый, хотя к чему в городе Дорог цветной? Когда одна программа в жанре документального кино. Зато ковер хорош, на всю комнату от края до края, приятно нежный, видимо китайский шелковый, фисташково-розовых тонов, богатый, хотя и не совсем уместный в подобной гостиной.

Эдмунд Натанович поднялся навстречу ему с дивана, который для посиделок. До прихода гостя неугомонный трудяга завклубом что-то этакое мастерил, вокруг него на ковре и на подушках валялись обрывки бумаги, ножницы, цветные карандаши, какая-то развернутая на иллюстрации книга, да еще плохо закрытая и внушавшая опасения баночка с клеем БФ.