• школы, где обучались дети разных возрастов (для преподавательской работы выделялись бывшие педагоги — репатрианты, прошедшие соответствующую проверку, которые работали под руководством офицеров-политработников).

С детьми во время нахождения их в пункте велась воспитательная работа: организовывались группы для школьных занятий, там, где не было специальных школ, проводились беседы, организовывалась художественная самодеятельность, проводились физкультурные мероприятия{232}.

Репатрианты обеспечивались питанием во время нахождения в сборно-пересыльных пунктах по армейской норме № 4. Для питания детей (до 5 лет) разрешалось производить замену указанного пайка молочными продуктами, белым хлебом, манной крупой и рисом. В столовых СГШ отводились специальные комнаты, где дети получали горячую пищу по особому меню (соответственно их возрасту) с преобладанием молочных продуктов и овощей. Кормящие матери получали дополнительное питание{233}.

Нуждавшиеся репатрианты, в том числе и женщины, подлежали обеспечению предметами вещевого довольствия из числа бывшего в употреблении, но чистого и годного к носке. Для этого в каждом сборно-пересыльном пункте создавались неснижаемые запасы основных предметов обмундирования и обуви в количестве до 500 комплектов и до 200 пар чистого белья, из них 10% женского, хотя женщин во фронтовых лагерях было, как правило, большинство.

Для обслуживания репатриантов, по официальным данным, было развернуто 142 госпиталя[88], 418 стационаров, 514 бань и 690 дезкамер. Число зафиксированных больных грандиозно — 1 080 034 человека, из которых 66,3% нуждались в амбулаторном лечении и 33,7% — в стационарном. Инфекционных больных было выявлено 31 989 человек. Самой распространенной инфекционной болезнью был брюшной тиф (5635 человек). За период с января 1945 г. по январь 1946 г., так и не доехав до Родины, умерло 3298 репатриантов{234}.

Пребывание репатриантов в сборно-пересыльных пунктах продолжалось в среднем 10–15 суток. Именно такое время должна была занимать согласно инструкции тщательная проверка репатриантов[89]. Однако растущий поток их требовал ускорять проверку, хотя бы в отношении «не вызывающих подозрений». В феврале 1945 г. директивой НКВД — КГБ СССР была разрешена упрощенная, в 5-дневный срок, проверка женщин с детьми и стариков, с их последующей немедленной отправкой по домам{235}.

Позднее, 22 мая 1945 г., за день до начала массовой репатриации из зон союзников, ГКО СССР ограничивает срок регистрации и проверки всех прочих граждан 10 днями[90], рассчитывая, что каждого еще дополнительно проверят органы НКВД по месту жительства. Что касается подозрительных лиц, то их следовало, как и прежде, отправлять в ПФЛ НКВД, где их проверяли не торопясь и как полагается. Длительность проверки в этих лагерях составляла от нескольких месяцев до нескольких лет{236}.

О характере режима в ПФЛ НКВД, порядке и методах проверки и фильтрации может свидетельствовать письмо, автор писал его из лагеря № 48 города Шахты: «Здесь содержатся люди всех возрастов и национальностей. Все они или были в плену в Румынии, Германии, Финляндии, или проживали когда-то на оккупированной территории… Люди, заключенные в эти туберкулезные питомники, годами и месяцами ожидают решения своей судьбы, сидят в заключении без суда, да, пожалуй, и без следствия… Сидит, скажем, человек в лагере шесть месяцев, на седьмой вызывают на допрос. Допрос сняли, опять проходит полгода, вызывают снова, допрашивают. Когда же он начинает негодовать, то ему отвечают так: “Ваше дело сидеть и не рыпаться, проверим, там видно будет”.

В особенности достается людям других национальностей. Здесь уже — виноват ты или нет — сиди, и больше никаких гвоздей. Интересно снимают допрос: “Где попал в плен? “. Ответ — “Там-то”. “Как?” Ответ — “Так-то”. “Ты… почему сдался в плен, а не застрелился? “ и т.д. “Сгною здесь, в лагере” и т.д. Гноить ещё не гноят, но уже близко к тому. Имеются случаи — вывозят белые гробы с надписью, и всё. И этому люди завидуют, а иные ехидно смеются: “Прошел госпроверку без волчьего билета, по чистой вышел “.

Работают в шахтах, питаются когда чем — и протухшей капустой, и полугнилыми помидорами, а если поступают более приличные продукты, так они не попадают полностью по назначению, хотя весь почти насчитываемый заработок удерживается. Удерживают с хорошего рабочего, скажем, зарабатывающего 1500 рублей… из них этому шахтеру на руки дадут 200 рублей в месяц. И на них он не имеет даже права купить молоко или что-либо из жиров с базара… В общем, как дальше работать в шахте абсолютно без жиров на таком скверном питании, не знаю. Люди живут впроголодь, оборванные, грязные, без белья, вшивые, в барачных помещениях, все щели в которых полны клопами и разными паразитами. Если кто-либо посмеет сказать что-либо, его моментально одёргивают — это, мол, не в Германии или Финляндии. В общем получается, что здесь можно на родной земле тоже творить чудеса, в смысле издевательства над людьми… Но те, кто, скажем, служил в неприятельской армии, о тех речь особая, но те, кто был в плену, пережил страшный плен, и они здесь маринуются — производство обеспечивают. Это не рабочий, а спецконтингент. Ослаб человек, не выполнил нормы — оставляется в шахте голодный на вторую смену, вторую не выполнил — на третью, и когда за три смены выполнит норму, тогда его провожают чуть ли не под руки домой»[91].

Поскольку проверочно-фильтрационные лагеря размещались в районах крупных промышленных предприятий, угольных шахт, рудников, строек, то все заключенные проверочно-фильтрационных лагерей использовались на производстве. Там, где была особая потребность в рабочей силе, срок проверки затягивался на долгие годы. Например, лагеря в районе Печоры, Воркуты существовали до 1950 г., а проверочно-фильтрационный лагерь на химкомбинате в Ленинабаде — до 1953 г.{237}