Чем они интересовались, никто не знал. За девочками братья не ухаживали, на вечеринки не ходили. Они любили бродить по старым районам Москвы, где в одном из заросших огромными липами и тополями переулке стоял небольшой ампирный особнячок. В этом доме разыгрывалась последняя драма старинного рода Протасовых, потомками которого они себя считали не столько по крови, сколько по духу.

Богдан не заметил, как рассказал все Лиде, занимаясь в темноте выкапыванием растений. Один из поразивших его причудливых корешков он неосторожно поднес к лицу и понюхал. Показалось, что дыхательное горло свело судорогой. Мгновение, пока воздух не проходил в легкие, длилось вечность. На глазах выступили слезы. Наконец, ему удалось вдохнуть.

– Тьфу, вот зараза. Чуть не задохнулся!

– Ты что? – испугалась Лида. – Не смей ничего нюхать! Вообще к лицу не подноси…

Существующие до сих пор у Богдана сомнения насчет яда окончательно рассеялись. Если в его сумке хотя бы половина растений такие же, как злополучный корешок, то отрава получится высшего качества. Осечки не будет.

Пока они шли к лесной сторожке, где дед Илья хранил свои охотничьи принадлежности и трофеи, а баба Марфа сушила собранные травы, Богдан рассказывал Лиде о роковых историях протасовского рода.

– Мы все однолюбы. Если уж какая женщина западет в душу, то навеки.

– Разве так бывает? – тоскливо произнесла девушка. Она вспомнила пьяные, пустые глаза Сергея. Захотелось плакать.

– У нас бывает, – ответил Богдан. – Мне Вадим рассказывал, что в московском особняке жил Мишель Протасов, блестящий офицер, красавец. И полюбил он на свою беду Александру Баскакову. Познакомились они в Лондоне, там он ей и серьги те рубиновые подарил. Если бы не рубины, может, ничего бы и не было.

– А что случилось? – Лиде хотелось отвлечься от своих невеселых дум.

– Из-за этих серег они все погибли. Сначала Мишель, потом Александра…

– Но почему?

– Никто не знает. – Богдан вздохнул. – Мне брат показывал заброшенную могилу Мишеля в Донском монастыре, говорил, что и брат его Николай погиб при странных обстоятельствах. Под особняком есть подвал, который сохранился еще с боярских времен. В него можно войти, и не выйти.

– Как это?

– Ну, не знаю. Вадим мне говорил, там много людей пропало.

– Подвал не лес, в нем не заблудишься…

– Кто его знает? Вот ты же грозилась, что если меня в лесу одного бросишь, то я уж и не выберусь.

– Я – другое дело, – улыбнулась Лида. – Я ведьма!

– Этого только не хватало!

Богдану стало почти весело. Он считал себя Протасовым, а они все были любители авантюрных приключений, захватывающих и опасных.

Луиджи смотрел, как Манфред идет по выложенной потрескавшимися каменными плитами дорожке сада. Мальчишка чертовски красив! Есть все-таки в проклятых патрициях порода , этого у них не отнимешь. Врач усмехнулся. Пока все шло по плану.

Манфред, насвистывая, вошел в красивые большие ворота палаццо Альбицци, обошел круглый фонтан, у которого три грации из римского мрамора полоскали свои каменные волосы. Тихо журчала зеленоватая вода, благоухали жасмин и гранатовые деревья. Высокие душистые пинии закрывали черный вход дворца от любопытных взглядов.

Молодой врач удивился, что его никто не встречает. Обычно или слуга, или сама молодая хозяйка поджидали его в полутемном коридоре с лампой или свечой. В каменных запутанных переходах дворца, сырых и холодных даже в самую жаркую погоду, можно было легко заблудиться. Антония говорила ему, что сама боится ходить узкими, тесными и извилистыми ходами, в темноте, которую едва рассеивает свет свечи.

Несколько раз ей казалось, что кто-то крадется за ней по каменному коридору. Маттео упорно не хотел нанять еще несколько слуг. На старости лет его скупость приобрела признаки неизлечимой болезни. Он маниакально считал каждый флорин, экономил на всем, кроме своего здоровья. Несметно богатый, он занимал только третью часть роскошного дворца, в остальных помещениях которого царили пыль и запустение. Две женщины, которые вели хозяйство, да кухарка – вот и все, кого согласился оставить в палаццо больной сеньор Альбицци.

Антония не любила пышность и суету, предпочитая тихое уединение, к которому привыкла в родительском доме, поэтому скромная и размеренная жизнь ей была не в тягость. В палаццо Альбицци ей не нравилось только одно: страх. Она не могла объяснить себе, что именно его вызывало. Но с тех пор, как она здесь поселилась, ее начали преследовать кошмары. Ночью она не могла сомкнуть глаз в своей огромной холодной спальне, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому скрипу. Иногда ей казалось, что на первом этаже кто-то ходит, невидимый в темноте.

Служанки ночевали рядом со спальней сеньора, чтобы подавать ему все необходимое – лекарства, бутылки с горячей водой или лед. Старый Маттео давно страдал бессонницей и зачастую не столько действительно нуждался в уходе, сколько капризничал и придирался, требуя к себе неусыпного внимания круглые сутки.

Кухарка спала на сундуке в кладовой, возле кухни, а иногда уходила в деревню к своим родственникам. Так что ночью громадный гулкий дворец, пустынный и неуютный, холодно блистающий золотом, становился похожим на богато изукрашенный саркофаг. В сердце Антонии закрадывался леденящий душу страх.

Маттео не хотел даже слушать ее.

– Это все женские штучки, – говорил он. – Я попрошу у Луиджи успокоительные капли для тебя.

Антония перестала жаловаться, но продолжала наблюдать. Постепенно она выяснила, что сам ее супруг никогда не ходит один по запутанным темным коридорам, а в одно крыло первого этажа вообще никогда не наведывается. Однажды он накинулся на одну из служанок, которая хотела навести там порядок, и едва не побил ее. Брызгая слюной и размахивая руками, он требовал, чтобы больше «ни одна тварь» не смела приближаться к этому коридору и расположенным в нем помещениям!

Запретный коридор заканчивался дверью, которая ни разу не открывалась, по крайней мере, при Антонии.

Молодая хозяйка перестала интересоваться всеми этими странностями, но сон ее от этого только ухудшился. Она еще больше побледнела, и Луиджи серьезно опасался, чтобы она не подхватила чахотку, как Симонетта и женщины из семейства Медичи. Антония часто болела простудами, здоровье ее было хрупким, как ее тонкая прозрачная фигурка. Луиджи нравилась эта молодая женщина, с умным проницательным взглядом. Они с Манфредом подошли бы друг другу. Напыщенный старый индюк, сеньор Альбицци, не достоин такой прекрасной жены.

Маттео обрадовался приходу молодого врача. Юноша был гораздо покладистее Луиджи, он внимательно слушал разглагольствования сварливого старика, не перебивал его и не терял терпения. Бальзам, который он рекомендовал своему пациенту, оказался превосходен. Болезнь, кажется, пошла на убыль. Маттео повеселел и велел принести из кладовой бочонок кипрского вина, легкого и искристого, как глаза юной красавицы. У него появилась привычка выпивать с Манфредом вдвоем, закусывая виноградом и копченым мясом. Луиджи ни за что бы не позволил старику подобных вольностей, он требовал строгого соблюдения диеты и воздержания во всем.