День святого Валентина мы с Ником празднуем вдвоем. Страницы светской хроники я стараюсь не открывать, чтобы не увидеть там его фотографию с невестой на ежегодном благотворительном балу. Сама я под предлогом простуды туда не поехала. Думала, мама будет настаивать на моем присутствии, но она испугалась, что высшее общество увидит меня не на пике формы, и это решило проблему.

В результате мы с Ником проводим уикенд вместе: пьем мое любимое шампанское и плаваем при луне, когда пляж пустеет.

Однако сказать, что мы совершенно счастливы, я не могу: чем ближе вечер воскресенья, тем сильнее ощущается перемена в настроении Ника. Если раньше он был игриво-ласковым, то теперь становится молчаливым, лицо мрачнеет. Словно бы заразившись от него, я тоже начинаю грустить. Так бывает всегда. Будни я провожу в ожидании выходных, но, когда выходные наступают и мы с Ником встречаемся в его доме, я не могу отделаться от тягостного ощущения, что время бежит слишком быстро и скоро нам опять придется расстаться.

– Чем ты без меня занимаешься? – спрашивает Ник, ведя пальцами по моей голой спине.

Я лежу рядом с ним в постели. Уже воскресенье, день.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну когда я в Вашингтоне. Чем ты заполняешь время?

Наши отношения вообще-то не предполагают подобных расспросов. Что это с Ником? Он ревнует или ему действительно просто любопытно узнать, как проходят мои будни?

– А почему ты спрашиваешь?

– Да так. Мне интересно, вот и все.

– Тогда, может, мне тоже спросить тебя, что ты делаешь, когда мы не вместе? Как, например, прошел «Бал сердец»?

– Ты же знаешь, я должен был пойти с ней.

– Знаю. Поэтому и не спрашиваю. И не обижаюсь.

– А могла бы.

Я внимательно вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, в чем дело. Что бы он ни говорил, судя по его тону, ему не просто интересно.

– Ты ревнуешь? – спрашиваю я, возвращаясь к своему первоначальному предположению. – Думаешь, у меня другой мужчина?

– Нет, этого я не думаю.

– Тогда что тебя беспокоит?

Ник перестает гладить мою спину.

– Зачем ты ездишь в Хайалию, в дом, где собираются коммунисты, сторонники Фиделя Кастро?

У меня холодеет в животе.

– Не понимаю, о чем ты, – бормочу я.

– Неужели? А я считал, что мы друг другу хотя бы не лжем.

– Так и есть.

– Но сейчас ты меня обманываешь.

Я действительно обманываю Ника, но разве он не понимает, что так я пытаюсь защитить его от политического скандала? А еще пытаюсь защитить себя, ведь затея опасная.

– Это все Дуайер, да? Опять у тебя какие-то дела с ЦРУ? Что у них на тебя есть?

– Ничего.

– Тогда зачем ты с ними сотрудничаешь? По доброте душевной? Пожалуйста, скажи, что ты хотя бы что-то с этого имеешь. Ты ведь не глупая и не станешь рисковать своей безопасностью просто так?

Слово «глупая» меня резануло.

– Они мне платят.

– Сколько?

– Достаточно.

На счет, который ЦРУ открыло на мое имя, ежемесячно поступают деньги. Мое «яичко в гнездышке» уже доросло до кругленькой суммы. На что я коплю, я пока и сама не знаю, но революция показала мне, как важно иметь «сетку безопасности».

– Зачем тебе деньги?

– Ты говоришь как человек, для которого они никогда не были проблемой.

Его семья давным-давно сколотила себе состояние на производстве стали и строительстве железных дорог. Несомненно, Ник Престон был бы богатым человеком, даже если бы ни дня в своей жизни не работал.

– Предположим, кто-нибудь заплатит тебе больше за то, чтобы ты это бросила…

Я вскидываюсь так, будто он меня ударил.

– Перестань!

– Что перестать? Беспокоиться о тебе?

– Одно дело – беспокоиться обо мне, другое – обращаться со мной так, будто я продаюсь.

– Мы все продаемся, Беатрис. Вопрос только в цене.

– Да? И сколько же стоишь ты?

– А ты еще не поняла?

– Думаю, ты готов продаться за удовлетворение своих политических амбиций.

– Ты думаешь неверно. – Ник, похоже, разочарован моим ответом.

Разочарован мной.

– Ну а моя цена тебе не по карману.

– Зато по карману Дуайеру?

– Сейчас мы с Дуайером на одной стороне.

– Сейчас – может быть, – соглашается Ник. – Но ты, похоже, забываешь, что мы с тобой тоже не на разных.

– А иногда не скажешь.

– Я пытаюсь быть на твоей стороне, пытаюсь тебя понять, но это непросто и очень утомительно. Ты ведешь себя так, будто твой гнев ставит тебя выше всех. Будто ты вправе смотреть на нас сверху вниз только потому, что мы не кубинцы и не рискуем, как ты. На самом деле не все из нас могут себе позволить спалить целый мир только из жажды мести. Мы должны работать в рамках системы и производить те изменения, которые нам доступны.

– На кону человеческие жизни. Я не могу просто стоять и смотреть. Это день за днем меня убивает. Пора нанести ответный удар.

– Неужели ты не видишь, что это не решит проблему, а только ее усугубит? Ты хотела революцию и получила ее. Теперь ты недовольна последствиями.

– Я не хотела, чтобы власть захватил Фидель.

– Тем не менее он ее захватил. Допустим, ты от него избавишься. Что тогда?

– У нас появится шанс.

– Ты правда думаешь, что ЦРУ борется за это? За шанс для кубинцев? По-твоему, у американской разведки такое доброе сердце? Ты же умная, Беатрис. Разве ты не видишь, в какую авантюру ввязалась? Они хотят убрать Фиделя, потому что он национализировал их сахарные компании и поставил под угрозу их бизнес. А еще потому что он не пляшет под их дудку, как Батиста. Потому что они не хотят, чтобы у Москвы появился союзник на их заднем дворе. Не хотят, чтобы коммунизм распространился по всей Латинской Америке и по миру. Это не альтруизм, и Куба здесь ни при чем. ЦРУ вовсе не о ней беспокоится, а о положении США на международной арене. Эти люди запросто пожертвуют тобой ради своих целей, а тебе как будто бы не терпится себя погубить. Ты еще очень молода и не видишь дальше своего гнева. Поэтому ты соглашаешься рисковать так, как не согласился бы ни один здравомыслящий человек.

– Если я такая безрассудная, почему ты здесь, со мной? Почему не возвращаешься к своей невесте и вашей комфортной жизни?

– Мне действительно жилось бы в миллион раз проще, если бы я не был здесь, с тобой. Если бы сидел в Вашингтоне и исполнял свои обязанности, а не вел этот разговор. Думаешь, я горжусь тем, во что превратился? Думаешь, мне не тошно смотреться в зеркало? Я еще не дал клятву, а уже ее нарушаю.