– Тогда уходи.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что быть здесь, с тобой, – это то, чего мне хочется больше всего на свете. А ты не перестаешь меня отталкивать, ты не даешь нам шанса. Я для тебя просто возможность отвлечься, убить время до возвращения на Кубу.

– Конечно нет. И мне вообще-то не казалось, что я тебя отталкиваю.

– Я не о теле твоем говорю, Беатрис, – отвечает Ник, и в его голосе звучат резкие нотки, к которым я не привыкла. – Я говорю обо всем остальном. О твоих тайнах, о твоей двойной жизни.

– Это «остальное» в твоем распоряжении.

– Ничего подобного. – Его рот превращается в тонкую линию. – Насколько далеко все зашло? Ты как-то связана с подготовкой вторжения, о котором все говорят?

– Нет. – Подумав, я прибавляю: – Эдуардо почти не посвящает меня в эти дела.

– Эдуардо – это тот, кто втянул тебя в авантюру с ЦРУ, ведь так?

– Все сложно.

– Так или нет?

– По-моему, мы вернулись к тому, что ты все-таки ревнуешь.

– Мы вернулись к тому, что я все-таки за тебя беспокоюсь. Не езди больше в Хайалию. И не доверяй Дуайеру.

– Неужели ты не понимаешь? В этом вся моя жизнь! В Гаване мы с братом и Эдуардо боролись против режима Батисты. Борьба за свободу Кубы – это мое прошлое и мое будущее. Алехандро больше нет, он не может продолжить наше дело. Значит, я должна продолжать без него.

– Беатрис.

– Мне лучше уйти. Так продолжаться не может. У меня не получается разделять между собой разные части моей жизни. Врать тебе я не хочу, а во всем перед тобой отчитываться не могу. Как ты не отчитываешься передо мной о своей работе и об отношениях с невестой.

Я собираюсь встать, однако Ник меня удерживает. Одного его движения достаточно, чтобы я заколебалась.

– Извини, – говорит он. – Я понимаю, как это для тебя важно. Я просто за тебя волнуюсь, потому что не доверяю ЦРУ.

– Мне понятно твое волнение, но я знаю, что делаю. Я буду смотреть в оба. Обещаю.

Я ложусь на спину рядом с Ником и смотрю в потолок, чувствуя, как мой запал иссякает. «Может, что-нибудь изменится?» – с надеждой думаю я, кладя голову Нику на грудь и вдыхая его запах.

Мой рот находит его рот, мы яростно целуемся, наши тела переплетаются.

Секс – это просто. Все остальное гораздо сложнее.

После Дня святого Валентина Ник приезжает в Палм-Бич реже. У него много работы в Вашингтоне, в сенате, он постоянно нужен президенту Кеннеди.

Моя мать по-прежнему занята подготовкой к свадьбе Изабеллы, но при этом не оставляет упорных попыток свести меня с кузеном Томаса. Стараясь проводить как можно больше времени вне дома, я разрываюсь между коммунистическими собраниями в Хайалии и работой в лагерях, где епархия Майами размещает детей, которых вывезли с Кубы, спасая от режима Кастро. Вглядываясь в их лица, я вижу себя, Марию, Изабеллу и Элизу. Все стараются сделать положение юных беженцев как можно более терпимым, но оно нестерпимо по определению. Я думаю об этих ребятах, слушая разглагольствования хайалийских коммунистов. Мне хочется наорать на них – на сытых студентов, никогда воочию не видевших войны. Я хочу прокричать им: «Война – это не то, что понаписал ваш Маркс, это наполненные страхом глаза тысяч детей, которые пересекли океан без родителей и теперь теснятся в лагерях, ожидая воссоединения с семьями, возвращения домой, окончания революции».

Ник, когда мы с ним спорим, тоже кое-чего не понимает. Для него политика – нечто внешнее. Его работа, но не он сам. А для меня политика – это не просто политика. Это глубоко личное дело.

* * *

В конце марта я вместе с родителями и Изабеллой иду на вечеринку, которую устраивает один из отцовских деловых партнеров. В этом году я с нетерпением жду конца сезона, когда все общество уедет на север, оставив нас в покое. В последнее время я бываю в свете гораздо реже, чем раньше, но слухи о нас с Ником все равно расползаются, и мне уже надоело повышенное внимание к моей персоне.

Ник в эти выходные остался в Вашингтоне, чтобы подготовиться к голосованию в сенате.

– Симпатичный браслетик, – говорит Изабелла (мы едем в машине, она сидит рядом со мной).

Наверное, глупо было под видом бижутерии надеть браслет, который Ник подарил мне на Рождество, но очень уж захотелось. С тех пор как мы стали реже видеться, я скучаю. Телефонные звонки – слабое утешение. Возможно, Ник прав: то, что мы друг другу недоговариваем, делает расстояние между нами непреодолимым.

– Новый? – спрашивает Изабелла громко, чтобы родители услышали.

В свое время в нашей детской этот прием часто использовался как инструмент мести или шантажа.

Я улыбаюсь, показывая полный рот зубов, готовых укусить:

– А ты вчера вечером куда-то ходила? Готова поспорить, что слышала на лестнице твои шаги.

В последнее время Изабелла стала очень неосторожна: то и дело ускользает из дома в неурочные часы, а делать это незаметно у нее получается гораздо хуже, чем у меня.

Она бросает мне сердитый взгляд, но о браслете больше не заговаривает. Теперь мы почти все время молчим, только мама изредка принимается щебетать о предстоящем празднике, но ей никто не отвечает. Отец безучастно сидит рядом с ней. После гибели моего брата он отдалился от семьи. Теперь его окружают одни женщины, и хотя он, я уверена, всех нас любит, наши дела ему неинтересны. Мы для него существа из загадочного мира, которых лучше предоставить самим себе.

Следуя моде, мы приезжаем с опозданием. Впрочем, так поступают все, и у входа в зал все равно получается затор.

– Прекрасно выглядишь.

Услышав знакомый голос, я поворачиваю голову, и светская улыбка на моем лице сменяется настоящей: передо мной одетый в смокинг Эдуардо.

Мы привычно целуемся, не касаясь губами щек.

– Не знала, что ты приедешь, – говорю я.

– Я и не собирался. Просто планы изменились.

– Тебя несколько месяцев не было видно.

Эдуардо улыбается.

– Скучала?

– Может быть, немножко, – поддразниваю его я. – Все в порядке? – Я подхожу к нему поближе и понижаю голос, чтобы нас не услышали.

Родителей и Изабеллу уже проглотила толпа, и мы с Эдуардо остались вдвоем, но я чувствую, что мать продолжает следить за каждым моим движением.

Эдуардо кивает.

– Где ты был?

– В Майами, – отвечает он, поколебавшись.

Мне вспоминаются слова Ника: «Ходят слухи об учениях летчиков в Майами…»

– Ты летишь на Кубу, – произношу я шепотом.

Эдуардо не отвечает. Его взгляд остановился на моем бриллиантовом браслете. Я сделала глупость, надев сегодня это украшение. Я сделала глупость, поддавшись эмоциям: тоске по Нику и желанию усилить связь между нами. Надо было оставить браслет дома, в шкатулке.