Пендергаст кивнул:

– По моему мнению, самый важный вопрос заключается не в том, кто были жертвы, почему они были выбраны и как было совершено убийство.

– А что еще есть в убийстве, кроме «кто», «почему» и «как»?

– Мой дорогой Винсент, есть еще «где».

Звукооператор прикрепил микрофон к рубашке Гарримана, настроил его и удалился на свое место.

– Произнесите, пожалуйста, несколько слов, – попросил он оттуда. – Обычным голосом.

– Это Брайс Гарриман, – сказал Гарриман. – «Давай пойдем с тобою вместе – я и ты, когда тоска вечерней немоты закроет небеса…»[19]

– Отлично, уровень хороший.

Звукооператор показал продюсеру поднятый вверх большой палец.

Гарриман оглядел сцену. Телевизионные студии всегда его поражали: десять процентов пространства были отданы тому, что выглядело как чья-то гостиная или стол ведущего, а остальное представляло собой грандиозный хаос с цементными полами, висящими софитами, зелеными экранами, камерами, проводами и людьми, стоящими вокруг и наблюдающими за процессом.

Это было его третье шоу за неделю, и каждое последующее становилось больше предыдущего. Настоящий барометр, показывающий, насколько популярными стали его первая и последующие статьи. Сначала его пригласила местная нью-йоркская станция и записала интервью продолжительностью две минуты. В следующий раз он появился на «Шоу Мелиссы Мейсон», одном из наиболее популярных ток-шоу на территории трех штатов[20]. А потом пришло известие о двойном убийстве – убийстве, которое идеально соответствовало его версии. И его пригласили на по-настоящему большой экран: «Утро Америки с Кэти Дюран», одно из крупнейших в стране телевизионных утренних шоу. И теперь перед ним была сама Кэти, она сидела всего в двух футах от него, и ее лицо в рекламной паузе подправляли гримеры. Декорации «Утра» выглядели как шикарный уголок для завтрака – с американскими картинами в стиле наивного искусства на фальшивых стенах, с двумя «ушастыми» креслами с салфеточкой под голову, стоящими друг против друга, и большим экраном между ними.

– Десять секунд, – сообщил кто-то из темных глубин студии.

Гример исчез со сцены, и Кэти повернулась к Гарриману.

– Рада видеть вас здесь, – сказала она, одаряя его улыбкой на миллион долларов. – Какая ужасная история. Ну просто совершенно ужасная.

– Спасибо, – сказал Гарриман, улыбаясь ей в ответ.

Он следил за обратным отсчетом на большом экране, потом на одной из направленных на них камер загорелась красная сигнальная лампочка.

Кэти повернула свою ослепительную улыбку к камере:

– Сегодня утром мы рады представить вам нашего гостя Брайса Гарримана, репортера «Пост», который, как говорят люди, сделал то, что оказалось не по силам нью-йоркской полиции: понял мотивацию убийцы, прозванного Головорезом. А после недавнего двойного убийства, которое точно соответствует версии мистера Гарримана, опубликованной в день Рождества, эта история по-настоящему задела публику за живое. Знаменитости, миллионеры, рок-звезды, даже боссы мафии начали покидать город.

Пока она говорила, на экране между креслами логотип «Утра Америки» сменился короткими видеороликами, в которых было показано, как люди садятся в лимузины, частные самолеты выруливают на взлетные полосы, знаменитости, окруженные мордоворотами-охранниками, спешат пройти мимо папарацци. Эти ролики были знакомы Брайсу, он видел их и раньше. Он видел случаи бегства и собственными глазами. Люди, влиятельные люди, покидали Манхэттен, как крысы, бегущие с тонущего корабля. И все из-за него, Брайса. А тем временем простой народ наблюдал за происходящим, испытывая нездоровое возбуждение при виде того, как один процент получает наконец то, что заслужил.

Кэти повернулась к Гарриману:

– Брайс, добро пожаловать на «Утро Америки». Спасибо, что пришли.

– Спасибо, что пригласили, Кэти, – сказал Гарриман.

Он слегка шевельнулся, показывая камере свой профиль в самом выгодном свете.

– Брайс, о вашей истории говорит весь город, – продолжила Кэти. – Как вам удалось вычислить то, что ускользало от лучших умов нью-йоркской полиции на протяжении уже, кажется, нескольких недель?

Гарриман ощутил сильное воодушевление, вспомнив слова Петовски: «Репортеры, случается, всю жизнь ищут что-нибудь такое».

– О, я не могу приписать себе все заслуги, – ответил он с напускной скромностью. – На самом деле я только строил на площадке, уже подготовленной полицией.

– Но что стало… как бы это получше сказать… моментом истины?

Она была похожа на Барби, со своим маленьким носиком и волной светлых волос.

– Если помните, в то время в воздухе витало несколько версий, – сказал Брайс. – Меня не убеждало предположение, будто в городе действует не один, а несколько убийц. Когда я утвердился в этом мнении, мне осталось только определить, а что же общего есть у всех жертв.

Кэти посмотрела на телеподсказчик, по которому катились строки из первой статьи Гарримана.

– Вы написали, что жертвы «все трое начисто лишены человеческой порядочности». Что «мир стал бы лучше, если бы они перестали существовать».

Гарриман кивнул.

– И вы считаете, что их обезглавливание – символический жест?

– Верно.

– Я что хочу сказать… обезглавливание – не может ли оно, случайно, быть делом рук джихадистов?

– Нет. Это не укладывается в шаблон. Убийства – дело рук одного человека, и он пользуется обезглавливанием по причинам, которые понятны только ему. Да, это древний вид наказания, демонстрация божественного гнева, направленного на грехи и пороки, совершенно вопиющие в современном обществе. Даже сам термин capital punishment[21] происходит от латинского caput, что означает «голова». Но убийца – проповедник, Кэти, он предупреждает Нью-Йорк, а в расширительном смысле – всю страну о том, что алчность, эгоизм, вульгарное стремление к благам больше нельзя терпеть. Он выбирает жертв среди самых отвратительных из одного процента, которые в последние несколько лет подмяли под себя город.

Кэти энергично кивала, глаза ее горели, она впитывала каждое его слово. Брайс понял кое-что: эта одна история сделала его знаменитостью. Он взял самые резонансные убийства за многие годы и присвоил их себе одному. Его статьи-продолжения, тщательно выписанные для максимальной сенсационности и придания блеска его собственному образу, стали вишенками на торте. Все в Нью-Йорке смотрели ему в рот. Они хотели, жаждали, чтобы он объяснил им, кто такой Головорез.