«Странное дело, – думала Елена Петровна, – антибиотики, которые я ему даю, не помогают. И пиков у болезни не один, как бывает обычно, а целых два (в тот момент она еще не знала, что будет и третий). Странная болезнь; все вместе: ангина, насморк, симптомы гриппа... Может, это какой-то новый вирус?»

– Не волнуйся, – сказала она Косте спокойно и негромко, держа его за руку, – мы справимся. Вот увидишь...

Она вспомнила, как тяжело, с высокой температурой Костик заболел в четыре года – подцепил какую-то заразу в детском саду. Елена Петровна в тот день не смогла быстро отпроситься с работы и примчалась домой, когда вокруг постели с мечущимся разгоряченным мальчиком собралась маленькая растерянная, напуганная толпа: Гена, Гриша с женой, две соседки, которые пришли помочь, еще какие-то люди. Женщины плакали: Костик был плох. Соседки предлагали вызвать «неотложку». Елена Петровна одна не растерялась. Выставив всех вон из комнаты, она энергично принялась за дело: обтерла сына, напоила чаем с лимоном и малиной, заставила выпить по полтаблетки аспирина и анальгина, укутала Костика и села дежурить. Наутро мальчику стало лучше. И ничего особенного не понадобилось, только то, что под рукой.

– Справились тогда, – пробормотала она, – справимся и сейчас...

Мелькнула мысль об Оксане, ее бегстве, но Елена Петровна тут же одернула себя, решив, что не имеет права ее судить. «Все выяснится, лишь бы поправился Костя...»

* * *

– ...И не суетись, – сказала Вика, когда Оксана поведала ей, что собирается уходить от Кости. – Кто гонит? Куда спешишь? А если он через месяц выйдет на работу, станет получать нормальные бабки...

– Никуда он не выйдет, – с досадой сказала Оксана, доставая из Викиной пачки сигарету и закуривая. – Единственная его работа – дурацкая книга, которую он пишет.

– Почему ты так уверена? Он ездит на собеседования? Резюме рассылает?

– Ездит. Рассылает. И все без толку уже полгода. Хотел бы работать – давно бы вышел. Было много неплохих предложений, от которых он отказался, посчитав непрестижными и малооплачиваемыми, и несколько отличных, после которых уже отказывали ему...

– Почему?

– Ведет себя слишком независимо. Надо уметь... ну... – Она щелкнула пальцами, подбирая слово.

– Поняла, – кивнула Вика. – Надо. Но он пока не сказал тебе, что будет заниматься только писательством... Кстати, ты читала то, что он сочиняет?

Оксана кивнула.

– И как?

Оксана состроила презрительную гримасу и пожала плечами.

– Ну, то, что книга не нравится тебе, вовсе не означает, что это действительно чушь несусветная. – Поймав удивленный взгляд подруги, пояснила: – Я просто стараюсь быть объективной! Что, если это новый Головачев, или, я не знаю... Улицкая?

Оксана рассмеялась.

– Немного зная Костю, – сказала Вика, – в том числе по твоим рассказам, сомневаюсь, что он стал бы тратить столько времени на нечто заведомо провальное. Блажить. Он неглупый, твердо стоящий на земле обеими ногами мужик. Я уверена – он разберется, что нужнее. И не надо на меня так смотреть! Сказала же: стараюсь быть объективной! Но я твоя подруга, а не его!

– Твоя объективность переходит границы, – заметила Оксана. – Хочешь, забирай его и целуйся с ним.

– Не понимаю одного, – сказала Вика. – Откуда в тебе это взялось? Вы так любили друг друга, вас все считали идеальной парой! Да вы и были такой парой! Почему вдруг все рухнуло? Кто виноват?

– Кто виноват... – хмыкнула Оксана. – Угадай с трех раз. Наверное, Санчо прав: Костя социальный неудачник. Это в нем заложено.

– Кобель твой Санчо.

– Кобель, – согласилась Оксана, – но элитной породы. Я, конечно, дура, что переспала с ним. Но вины перед Костей не чувствую. Подсознательно все было решено гораздо раньше, а сексом с Сашкой я только поставила жирную точку. Видишь ли, Вика... У нас с Костей нет детей. В чем – или в ком – причина, непонятно. Тысячу раз я просила, уговаривала и умоляла его провериться! Но он не хочет. Ему не нужно. У него уже есть сын.

Вика потрясенно молчала.

– А мне ведь тридцать два, – продолжала Оксана. Сигарета в ее руке дрожала. – Это за границей, в Европе и Америке, бабы рожают чуть не до пятидесяти. А в России первого ребенка родить в этом возрасте... – Она сделала неопределенный жест рукой с сигаретой. Теперь дрожали и губы, хотя глаза были сухими. – Но для того, чтобы родить, надо по крайней мере залететь! Не хочу. Все. Надоело.

– У тебя есть кто-то? – негромко спросила Вика.

Оксана помотала головой.

– Я прошу тебя только об одном, – сказала Вика. – Не торопись. Уходить в пустоту, да с такими настроениями, очень страшно, знаю по себе. Подожди. Поговори с ним последний раз. Дай еще шанс человеку...

Оксана глядела в сторону.

– Как хочешь. Ты взрослая девочка, все понимаешь сама. Будешь домой звонить? – Оксана мотнула головой. – Тогда давай укладываться...

– ...Привет, – сказал Костя и слабо улыбнулся. – Кажется, мне лучше. Ничего не помню. Я был плох?

– Самую малость, – сказала мать.

– А где Оксана?

– В командировке.

– Звонила?

– Вчера, – солгала она. – Сказала, скоро вернется... Если ситуация не изменится и ее не попросят задержаться...

– Какое сегодня число?

– Пятое сентября.

– Здо́рово... Девять дней...

– Напугал ты меня, Костик, – сказала Елена Петровна. – Немножко...

– Ничего не помню, – повторил он. – Тела не чувствую. Слабость. Помоги встать.

Сразу подняться не получилось. Несколько минут он сидел на постели; в глазах было темно, в ушах шумело. В комнате стоял тяжелый дух болезни.

– Все будет хорошо, – сказал Костя больше для себя, чем для матери. – Если я девять дней с температурой сорок... и поправляюсь, значит, мы победили. Правда, мам?

– Правда, – сказала Елена Петровна.

– Вот только не работал я долго... Скверно...

– Не работал? – переспросила мать.

Он посмотрел на нее.

– В смысле, переговоры, резюме... Там, где меня ждали, уже наверняка людей нашли.

– Ты об этом не думай, – сказала мать. – Нужно окончательно поправиться, а там видно будет.

Но до окончательного выздоровления было еще далеко. К тому же Елена Петровна опасалась повторения кризиса, не веря, что болезнь отступает. Даже уходя в магазин или аптеку, она старалась вернуться побыстрее.

Глотать и говорить Косте по-прежнему было тяжело. Правда, теперь он сам мог полоскать горло и прыскать из пульверизатора. Но спал ночами еще целую неделю беспокойно, метался и вскрикивал.