Гамид Баширович заметил интерес в моих глазах и сказал:

— Это, ребята, Столовая гора… Сейчас мы подымемся в аул Фуртоуг…

Подъем был не особенно крутой. Мы шли минут двадцать. Наконец впереди открылась широкая площадка: она соединялась с другой площадкой, на которой уже стояли дома аула.

Вдруг Гамид Баширович замедлил шаги, а потом и вовсе остановился. «Чего он стал? — подумал я. — Ведь нам еще на вторую площадку подниматься».

Я повернул голову. Прямо передо мной — шагах в десяти, не больше, — под навесом, увитым виноградом, стоял невысокий каменный чурт. На нем было написано: «ГАПУР АХРИЕВ». Ниже виднелись цифры: «1890–1920».

— Тут похоронен герой гражданской войны, председатель Ингушского ревкома, славный сын нашего народа Гапур Ахриев! — медленно и торжественно сказал Гамид Баширович.

«Тут похоронен… Гапур Ахриев…» — эхом отдалось у меня в груди.

Мне трудно рассказать, какие чувства я испытывал, стоя у могилы Гапура Ахриева. В первые минуты я просто растерялся. Вместе с растерянностью пришла боль. Мне было больно и обидно смотреть на каменный чурт. С такой же болью и обидой я глядел на папину фотографию. Тут, на окраине Фуртоуга, около могилы человека, имя которого я носил, мне хотелось сказать то же самое, что говорил я перед портретом отца: «Почему ты не живой?»

Конечно, есть у меня враги на белом свете. Самый маленький — Исрапил. А самый страшный и беспощадный враг — смерть!

Я не хотел бы умереть. Но если б мне пришлось столкнуться со смертью грудь с грудью, я дрался бы до конца и отомстил ей за то, что она лишила жизни моего папу и моего легендарного тезку — Гапура Ахриева!

Я привык считать Гапура Ахриева необыкновенным человеком, героем. Гамид Баширович как-то сказал мне, что Гапур уже в восемь лет взял в руки чабанскую ярлыгу; он не чурался никакой работы — был с лошадьми в ночном, встречал коров и отводил их на баз, во время сенокоса носил воду косарям в тяжелых медных кувшинах… Дядя Абу говорил, что Гапур вырабатывал в себе целеустремленность и дисциплинированность и именно поэтому стал героем.

А что еще знал я о Гапуре Ахриеве? Мало я о нем знал. Так мало, что даже сейчас, мучаясь за него болью и обидой, не мог представить себе ни лица, ни фигуры, ни сердца героя. И от этого было еще обиднее…

Я должен был представить себе Гапура Ахриева. Должен! Хотя бы для того, чтобы посмотреть — похож я на него или нет.

Дайте мне в руки чабанскую ярлыгу — я ее возьму! Скажите, чтобы сходил с лошадьми в ночное, — схожу без всяких разговоров! Я все могу сделать: и коров встретить, и на баз их отвести, и притащить косарям холодную воду! Я пересилю себя и буду каждый день записывать в «Амбарную книгу» все свои поступки и, если дядя Абу прав, выработаю целеустремленность и дисциплинированность! Но разве после всего этого станешь таким, как Гапур Ахриев?

Нет, в том, что говорили мне Гамид Баширович и дядя Абу, чего-то не хватало. Чего же? Как сделать, чтобы взобраться на самую высокую ступеньку жизни и стать вровень с Гапуром Ахриевым?

Я этого не знал…

— Гапур Ахриев жив! — сказал Гамид Баширович. — Он жив в каждом из вас… В ваших улыбках. В ваших делах… Он живет во всем этом! — Учитель вытянул руки, словно хотел обнять все Джераховское ущелье, всю Ингушетию, всю нашу страну. — Герои не умирают!..

Я понял учителя. Но чурт на могиле Гапура Ахриева все равно колол мне глаза, и я отвернулся, чтобы не видеть его.

Мы расположились на краю аула, прямо на полянке. Вскоре запылал веселый костер, и на жердочке, укрепленной между двух палок с развилками, повис чайник. Ребята вытащили из сумок провизию, свалили ее в «общий котел» и принялись за еду. Сулейман, конечно, уже глодал огромную куриную ножку, вторую за этот день.

Я есть не хотел. Я вытащил «Амбарную книгу» из-за пазухи — она все время съезжала в бок, колола мне ребра — и, облокотившись на нее, принялся смотреть на огонь.

Люблю я огонь — он всегда в движении, всегда борется!

— Что у тебя за книга? — спросил Гамид Баширович, подсаживаясь ко мне. — Интересная?

Я смущенно ответил:

— Это та книга, в которую я мысли разные записываю. Помните, я говорил?

— Помню, — сказал учитель. — А посмотреть ее можно?

— Конечно, можно… Если хотите знать, я ее из-за вас начал…

Гамид Баширович перевернул несколько страниц.

— Так… Двадцатое мая тысяча девятьсот шестьдесят шестого года… Посещение Сунжи… Ушиб большого пальца… — Он поднял на меня недоуменные глаза. — Что это такое, Гапур?

— Вы не там смотрите, — поспешил сказать я. — Со второй половины читайте…

Учитель читал мои записи, а я смотрел на него и старался угадать его мысли. Нравится ему или нет?

Потом я стал вспоминать все, что занес в «Амбарную книгу» с того дня, когда рисовал человечков в тетради. Я думал о нашей дружбе с Сулейманом. О тете Напсат. О своей бабушке. О маме. О дяде Абу. О каникулах, которые только начались, но принесли мне уже так много грустного и веселого. Я думал о будущем — о близком и далеком. Что еще случится со мной в эти три месяца? Что будет со мной, когда я вырасту?

Гамид Баширович перевернул последнюю страничку, закрыл «Амбарную книгу» и, вместо того чтобы посмотреть на меня, устремил взгляд на огонь. Он тоже думал, — я видел это по морщинкам на лбу, по бровям, которые нависли над глазами, помогая им разглядеть что-то очень важное и нужное.

Потом он тихо, словно для себя, сказал:

— Гапур, ты становишься мужчиной… ты начинаешь думать…

— А как вы считаете, Гамид Баширович, — спросил я, — удастся мне стать таким, как Гапур Ахриев? Только правду скажите!

— Если очень постараешься — удастся! — ответил учитель.

Он сказал это так, что я не выдержал и засмеялся от счастья.

— Чего смеешься? — спросил меня Сулейман, начиная обгладывать куриное крылышко.

— Просто так…