них не вернулся назад, заблудившись в темноте. Возможно, они утонули в страшных Клоаках, куда засасывает неосторожных путников. Кроме того, вернские тоннели нередко затопляются, и кроты гибнут там. Предполагалось, что Мэйуид, Сликит и кротята тоже погибли там, и никто не верил в их спасение, кроме Хенбейн, не терявшей надежды, что ее детеныши уцелели.

Не раз Хенбейн оглядывалась назад, на пещеру с причудливо искаженными, словно оплывшими фигурами прежних Господ Слова, и ее взгляд останавливался на последнем из умерших — Руне, убитом ею отце. Его тело уже покрылось коркой и затвердело в поблескивающих кристаллах известняка; черные когти приобрели молочную белизну; спина бросала отблеск на стоящую сзади гротескно искривленную столетиями фигуру какого-то Господина, рыльце которого неестественно удлинилось, и с него капала вода. Позади уходил в темноту самый большой из питающих озеро тоннелей. Содрогнувшись, Хенбейн отвернулась и стала наблюдать за началом обряда.

Любой посвященный сразу заметил бы, что рядом с каждым Хранителем теснились прикрепленные к нему послушники. Кроме самой Хенбейн, среди остальных кротов выделялись четверо, занявшие место непосредственно под возвышением, где стояла она: Терц, Клаудер, Мэллис и Люцерн.

Таков был леденящий кровь авторитет Двенадцатого Хранителя, что Терца заметили бы в любое время и в любом окружении; но в тот день во время обряда он выделялся особенно.

Его большое худое тело было настолько неподвижно, что иные кроты приглядывались, жив ли он вообще: об ном говорили лишь открытые внимательные глаза да едва уловимое дыхание. Чуть пониже Терца, справа, стоял Клаудер, уже вполне сформировавшийся крот с безжалостным взглядом; его физическая сила была очевидной и грозной. Слева от Двенадцатого Хранителя стояла молодая кротиха — Мэллис, его дочь. Многие пробивались вперед, чтобы посмотреть на нее. Сходство было несомненным: голова и тело такие же худые и темные, как у отца, и те же глаза. Хотя ростом она уступала Терцу и Клаудеру, нечто в ее глазах и челюстях предостерегало крота от того, чтобы встать у нее на пути, тем более в ту Середину Лета, поскольку, как и остальные, она боялась и страх делал ее миловидные черты злобными.

Последним в этом квартете был Люцерн, занявший особо привилегированное место позади и выше Терца, ближе всех к своей матери Хенбейн. Самым пугающим в Люцерне было бесстрашие, с которым он встречал близящийся обряд. Его черные глаза смотрели с вызывающей самоуверенностью. Люцерн не был похож на крота, который может потерпеть неудачу.

Собравшись вместе, эти четверо представляли собой могучий заслон, стоящий перед Хенбейн; их можно было принять за телохранителей Госпожи Слова — или за конвоиров, что, как многие знали, в данном случае более соответствовало действительности.

Мало кто верил, что Хенбейн излечилась от безумия, поразившего ее в начале июня, и Верн полнился слухами, что эти четверо во главе с Терцем или самим Люцерном выходили ее для нынешнего обряда, и только для него. Потом... как знать. В сущности, она уже выполнила свою задачу. Люцерн вполне способен заменить Хенбейн и занять ее место; Терца, своего наставника, он сделает вторым по могуществу во всем кротовьем мире. Если Люцерн так решит, никто не станет возражать: этот сидим будет более сильным Господином, чем нынешняя больная Хенбейн.

Немало было и других слухов, особенно о Мэллис, о том, как Люцерн с Клаудером пользовались ею — с ее согласия, и даже еще более гнусных: как она и ее собственный отец, Терц... Но мало кто из присутствующих осмеливался долго смотреть на нее. Мэллис словно чувствовала чужие взгляды и обращала на любопытствующих свои прищуренные глаза, оставляя у крота ощущение, что он отмечен для будущей мести, если вызвал ее неудовольствие. В Мэллис было что-то от прельстительной властности Хенбейн, но ничего от ее странного очарования. Однако теперь... все стало ничем перед реальностью надвигающегося обряда.

— Начнем! — сказала Хенбейн, и, когда эхо ее короткого приказа затихло в гулкой вышине, вперед вышел Первый Хранитель.

Это был старый худой крот со сморщенным рыльцем, сохранивший, однако, величие. Подойдя к воде, он обернулся и дал знак послушнику, чтобы тот приблизился к нему. Из рядов выступил молодой крот. Хранитель затянул гимн, обозначивший начало обряда Середины Лета. Его голос, холодный и удивительно мощный для такого возраста, вызвал устрашающее эхо отдаленной Скалы. Казалось, свет затрепетал вокруг старого крота, а черная вода озера отхлынула в самые темные уголки грота.

Первый Хранитель замолк и огляделся, стоя передними лапами в воде. Он посмотрел на крота, замершего перед ним опустив рыльце у самого края озера.

— Поскольку сей крот был допущен к знаниям Слова, — произнес Хранитель, — пусть он возблагодарит Слово за его милость и с благодарностью примет суд в холодных водах его справедливости. Если Слово сочтет тебя достойным, значит, ты будешь жить, если нет — ты умрешь и отправишься в Клоаки, чтобы в вечных и справедливых муках каяться в своих ошибках. Благодарен ли ты за свой жребий?

— Да, — робко прошептал послушник.

— Ты готов?

— Да, — еще тише ответил тот, его бока заметно дрожали.

— Тогда приготовься отдать во власть и могущество Слова свою волю и последние следы своего стыда и тщеславия — здесь, сейчас, пред нами, твоими свидетелями.

— Я приготовился! — сказал послушник.

Первый Хранитель возложил лапы на голову ученика, и Хенбейн властным тоном произнесла:

— Из тех, что стоят пред нами, о всемогущее Слово, некоторые неуверенны и слабы, их желания лживы, их намерения не совпадают с твоей целью. Да покарают их твои темные воды, и мы станем свидетелями их позора!

— Да будет так! — сказали остальные одиннадцать Хранителей.

— Да будет так! — повторила Хенбейн. Это был знак Первому Хранителю скомандовать ученику повернуться рыльцем к Госпоже.

— Послушник Бренден, уроженец Хаука, представляю тебя к посвящению Слову! — сказал он.

— Кто является вторым поручителем послушника Брендена, уроженца Хаука? — спросила Хенбейн.

— Я, Четвертый Хранитель, — шагнув вперед, сказал один из Хранителей.

— Послушник Бренден, готов ли ты объявить о своем согласии пройти испытания Словом перед Скалой и этими свидетелями? — спросила Хенбейн.

— Готов, — ответил послушник.

— Через этот обряд ты станешь сидимом или бесславно погибнешь. Сидимы являются единственными истинными представителями Слова, посвященными в его тайны, приобщенными к его могуществу, разделяющими его цели. Они исповедуют веру в Истины, открытые Сцирпасу на этом святом месте, и каждое новое поколение должно подтвердить свою преданность Слову. Твое обучение было признано завершенным Первым Хранителем, и