Тогда он закричал, послушник Бренден из Хаука, и от его крика Скала издала звук, страшнее которого никто не слышал прежде. Он возник как черный коготь, пронзающий и выворачивающий кишки, и это было хуже повешения за рыльце, а как только Бренден успел издать второй крик, темная вода затянула его и завертела в круговороте. Последним рывком, последним осмысленным усилием послушник попытался дотянуться до Скалы, но тщетно. Течение ободрало ему голову о низкий свод и засосало вниз. Бренден ощутил отчаяние, поняв, что все испытания в его жизни, все надежды, все опасения, все вообще, даже любовь, даже первые детские воспоминания, вели в никуда — только к этому безнадежному ужасу и чувству, что разрываются легкие.

Так послушник Бренден был потерян для мира. Донесся лишь его предсмертный крик и царапающие звуки, усиленные эхом и вселившие еще больший страх в остальных послушников. Эти звуки придали Хранителям вид судей и палачей, а Хенбейн, мрачная и спокойная, манящая и безжалостная, показалась олицетворением самого Слова.

— Следующий! — сказала она, и второй ученик Первого Хранителя нерешительно вышел вперед, и церемония обряда возобновилась.

❦

Еще трое погибли, выжил пока один,— и это был последний из учеников Первого Хранителя. Зловещее начало. Оно омрачит будущее этого Хранителя. О наставнике судят по его ученикам — так говорит Слово. Но когда выживший выкарабкался на берег, всеобщий страх, поселившийся в гроте, сменился чрезмерным энтузиазмом. Если смог один, смогут и другие! Это возможно!

К своему кругу посвящений приступил Второй Хранитель, затем следующий, и глубоко в черном сердце Верна обряд продолжался весь этот день Середины Лета. Зловещее начало проложило путь серии удач, и, пока луч света двигался через озеро к Скале, несколько послушников благополучно доплыли до Скалы и вернулись обратно.

Так прошло тринадцать посвящений, а потом, уже среди учеников Четвертого Хранителя, еще одна смерть, за ней еще одна, за ней третья. Мрачные предчувствия охватили свидетелей ритуала, так как умирали знакомые им кроты и умрут еще другие. Ничего не оставалось, как со все усиливающимся трепетом смотреть на Хенбейн и выполняющего обряд Хранителя и завидовать тем, кто уже успешно прошел испытание.

С этими выжившими произошло странное превращение. На них словно снизошел свет успеха и самоуверенности — жесткий, безжалостный свет кротов, которых испытывали и испытали, и теперь они ощущали свою исключительность и не считали достойными уважения тех, кто еще не проявил себя. Такое пренебрежение к остальным со стороны только что прошедших посвящение и есть главная цель обряда Середины Лета. Он готовит кротов к подавлению других и к тирании, теперь уже в роли настоящих сидимов.

Тем временем своей очереди дожидались Клаудер, Мэллис и Люцерн.

Частью великого искусства, которым владеет Двенадцатый Хранитель, является невозмутимость, сохраняемая в течение всего обряда, и уверенность, что его ученики уцелеют. Они же подвергаются двойному испытанию: видят гибель кротов и дольше других сталкиваются с высокомерием, открывшимся у выживших.

Терц вроде бы хорошо справился со своей задачей: за весь день ни один из его учеников не дрогнул и не подал виду, что волнуется. Наблюдатель мог бы только уловить, как Терц придвинулся поближе к ним, а они к нему, и теперь все четверо казались сплошной кротовьей массой, грозной и устрашающей. Даже Мэллис, самая слабая из троих, проявляла несокрушимое спокойствие.

Над ними возвышалась Хенбейн, как прежде недвижимая, и все же можно было заметить постепенно происходившую в ней перемену. Обряд продолжался, он дошел уже до подопечных Десятого Хранителя (из которых погиб один), а потом и Одиннадцатого (двое из четырех сгинули в пасти Скалы).

Мало кто знал, хотя многие догадывались, о борьбе между Хенбейн и Люцерном, в которой Терц играл двусмысленную роль, и кроты многозначительно покашливали при упоминании ее имени. Она согласилась участвовать в обряде только потому, что у нее не было выбора.

Хенбейн не доверяла сыну. Более того, она давно возненавидела его. Пока ее единственным намерением было попытаться исправить содеянное — свое соучастие вместе со Словом и с другими кротами в превращении Люцерна в олицетворение зла. Но, ощущая собственное бессилие, она со все возрастающим отчаянием наблюдала за обрядом. Какое смятение бушевало в душе Хенбейн всякий раз, когда она поднимала лапу и произносила страшное «Следующий!». Ей было все труднее сохранять спокойствие, все труднее не закричать от сознания собственного ничтожества.

Но она достаточно хорошо знала Терца, Люцерна и остальных, кто был ее стражами. Отсюда не сбежишь. Когда обряд завершится, Люцерн станет законным сидимом, и ее жизнь будет кончена. Хенбейн ничего не оставалось, кроме как надеяться, даже в этот последний час, пока обряд еще продолжается, что может найтись какой-то способ остановить Люцерна.

Внешне спокойная, Хенбейн мысленно перебирала способы спастись. Убить его, убить сына! Будь он поближе, это было бы возможно. Убила же она Руна! Да, в течение дня эти мысли не раз приходили и уходили. Но если не получится... Ее бесчестье будет славным началом его правления. А кроме того, ее когти больше не хотели убийств. Она стремилась к жизни, к жизни и свету, которые следовало узнать раньше...

Может быть, есть надежда, что он не переживет обряда? Еще утром Хенбейн мечтала об этом. Его гибель была бы для нее наилучшим выходом. Но, наблюдая за сыном, видя его самоуверенность, видя, что выживают и более слабые, чувствуя уверенность Клаудера и Терца, она сомневалась, что можно надеяться на такой исход. Только Мэллис представлялась слабой. Она могла погибнуть — но не Люцерн.

И вдруг Хенбейн озарило, она поняла, что делать, и Терц, похоже, почувствовал это, потому что напрягся и не спускал с нее глаз, ломая голову, что же она могла придумать. Что ж... он готов ко всему. Планы великого Руна, исполнителем которых он являлся, будут претворены в жизнь.

Последний из учеников Одиннадцатого Хранителя выполз на берег, осталось всего трое, и собравшихся охватило возбуждение. Предстояло волнующее зрелище с участием Люцерна, сына Госпожи Слова, и Мэллис, дочери Двенадцатого Хранителя. Для остальных послушников, точнее, уже сидимов оно представит интерес в любом случае — успеха или неудачи.

Любопытство, возбуждение... Но и огромное напряжение, особенно для Хенбейн. Никогда она не стояла так спокойно, с такой грозной властностью и величием, какие придает возраст, а глаза не были такими непроницаемыми.

— Следующий! — сказала она.

Терц кивнул Люцерну, и тот медленно поднялся и пошел за Хранителем к кромке воды. Обряд начался точно так же,