всё-таки столкнулись с какими-то бандитами. Это точно были не немецкие солдаты, а скорее дезертиры либо какие-то разбойники. Они все были в немецкой форме, но без знаков различий. Оружие разнообразное: были и немецкие винтовки, но хватало и обычных обрезов, и охотничьих ружей. К тому же бойцы из них оказались аховые. Воевать они совершенно не умели. Даже несмотря на значительный численный перевес — их было около четырёх десятков, — наш отряд всё равно смог дать им достойный отпор и уйти, несмотря на практически на шестикратный перевес.

Однако и стоит смотреть правде в глаза — всемером против такой массы не повоюешь. Пускай на той стороне были неопытные бойцы, но, как известно, пуля-дура и всегда цель найдёт. Да и патронов на всех не хватит. Вот и решили отходить. Правда, не всё шло гладко. Двоих солдат в той перестрелке убили. Одного ранили, и тот остался прикрывать отход основной группы. Всё-таки в приоритете было не боестолкновение с польскими бандитами или немецкими солдатами, а освобождение императора, и об этом никто не забывал. Поэтому поступок прапорщика Болешевского был воспринят хоть и с недовольством, но без споров. Группа продолжила путь, а прапорщик Болешевский отстреливался ещё минут пять, а потом подорвал себя вместе с наступающими врагами.

Рассказав о подвиге Болешевского, который дал своим товарищам уйти, бойцы умолкли, будто отдавая почести своему боевому товарищу. Я, тоже немного помолчав, произнёс:

— Достойный был воин. Я лично прослежу, чтобы его и представили к награде за доблесть, чтобы он получил все положенные ему почести, пусть и посмертные. Думаю, вы знаете, как я не люблю терять бойцов, но не сомневаюсь, что каждый, кто погиб, погиб с достоинством и честью.

Поручик Вострецов коротко кивнул.

— Да, ваше императорское величество, так и есть. Нам бы выдвигаться, — произнёс он. — Места здесь неспокойные, и, как я вижу, здесь в любой момент может всё полыхнуть. Да и в округе много недобрых людей ходят. Столкновение с теми бойцами было сравнительно недавно, и, если честно, я побаиваюсь, как бы не пришлось снова с кем-то воевать. Поэтому я бы не ждал. Да и не хотелось бы на немцев напороться, — он кивнул в сторону раскуроченного танка. — Как я понимаю, здесь недавно тоже была бойня?

Я покивал.

— Деревни Дрязги больше нет. Кое-как удалось спасти часть жителей.

Солдаты переглянулись.

— Мы перехватывали одного мальчишку, поляка. Он рассказал, что здесь происходило. Что сначала немецкий отряд смогли уничтожить, а потом и целую роту немцы потеряли, штурмуя деревеньку.

Я поморщился. Уже всё стало обрастать привычными слухами да небылицами. Рота — это уже перебор. Ладно, если из немцев погибло два отделения.

— Немцы и вправду были, да, но не так много. Всё равно они деревню сожгли, а люди кое-как спаслись. Все мужчины, что встали на защиту, погибли. Их как раз вчера похоронили, — сказал я солдатам.

Бойцы оглядели меня, и начали вздыхать. Понимаю. Я бы тоже, увидев главу государства в лохмотьях, вздыхал.

Ну да, весь мой лётный костюм был изрешечён пулями, и в таком виде особо не походишь по лесам. Так немудрено простудиться, а то и вовсе насмерть замёрзнуть.

— Ваше императорское величество, холодно ведь на улице, а у вас одежда не по сезону, — немного помявшись, произнёс поручик.

— Это да, — произнёс я. — Как понимаю, у вас запасной одежды нет? — хмыкнул я.

— Ваше императорское величество, готов свою одежду отдать, — заявил поручик Вострецов. — или мы сейчас скинемся…

Ага, один снимет с себя штаны, другой рубашку. Лучше не надо.

— В этом нет необходимости, — остановил его я. — Я пойду попрощаюсь с деревенскими, а то нехорошо это… Уходить не попрощавшись. А заодно, может быть, какие-нибудь щтаны отыщу.

Поручик посмотрел на меня.

— Они ведь не знают, кто вы на самом деле? — спросил он.

— Нет, не знают. Для них я обычный русский гвардеец, — заявил я, хотя покривил душой, ведь я представился как гвардеец личной охраны императора.

Договорившись с бойцами, что они будут дожидаться меня рядом с тем самым окопом, я развернулся и направился в сторону деревни. Всё-таки, даже если бы у меня была сменная одежда, я бы не ушёл, не попрощавшись. Несправедливо это. Опять же, крестьяне бы меня потеряли, начали искать. Да и пан Стась поручил деревню мне, а надо её кому-то перепоручить. А то мало ли, как оно повернётся.

Не то чтобы я рассчитывал найти в деревне себе новую одежду. Понимаю, что крестьяне потеряли почти всё. Может, каким-то чудом у кого-то сохранилось хотя бы какие-нибудь штаны. Куртка, изодранная в клочья, это ещё ладно. Можно как-то пережить, хоть и поддувает со всех сторон. Но когда русский император ходит в дранных штанах по лесу, а из этих дыр торчит рваное нижнее бельё, это как минимум неприлично. Да ещё и жутко холодно.

Пока шагал посмеялся, вспомнив какое выражение лица было у поручика Вострецова, который принялся оправдываться, что они не подумали о запасной одежде для императора. Но это ладно. Наверное, когда вернёмся, я представлю ребят к какому-нибудь кресту, а ещё и к медали. Крест за спасение моей персоны, а медаль чтобы не болтали лишнего.

Хотя, конечно, эти парни болтать не будут, но это я так шутки шучу. И вообще, я ведь не сам эти штаны изорвал из-за неосторожности или неряшливости, а вражеские пули. В конце концов, я мог бы оказаться и вовсе в одном нижнем белье. Вон мой царственный предок во время бунта Стрельцов ускакал ночью из села Преображенского в Троице-Сергиеву лавру в одном нижнем белье. И ничего, главное, что жив остался. Да и слава Петра Великого от этого меньше не стала.

А у меня, все-таки, хотя бы драные штаны на месте.

Зайдя в деревню, практически сразу наткнулся на старого пана Тадеуша. Ходил он хмурый, о чём-то думая.

— Доброе утро, пан Тадеуш, — поприветствовал старика я.

— Доброе утро, пан Александр, — окинул он меня взглядом, и отчего-то нахмурился ещё сильнее.

Я посмотрел на его перевязанную руку, которую тот баюкал, и вспомнил, что так и не успел его подлечить. Старик устало уселся на крыльцо костёла, глядя на меня снизу вверх.

Рядом стояли два молодых паренька — уже не дети, но ещё и не взрослые, так лет по 13. И почему не в поле? Пан Тадеуш зыркнул на них, затем скомандовал:

— А ну, шантрапа, брысь отсюда! Дайте-ка я с паном Олесем перемолвится парой слов.

Парни что-то проворчали, а пан Тадеуш прикрикнул:

— И не ворчите мне тут! Вас на обед отпустили, а не языками молоть. Пора снова на поля.

Я же, усмехнувшись, подошёл к пану поближе.

— Пан Тадеуш, а можно мне вашу руку? — попросил я.

Старик подал мне её, будто для рукопожатия, и я её пожал, одновременно с этим активируя дар исцеления. Глаза пана округлились, и он сначала хотел вырвать ладонь от неожиданности, но не тут-то было. Из моей хватки не вырвешься, и со мной в силе лучше не тягаться. Но потом он вдруг понял, что я делаю, и что рука его больше не болит. По крайней мере, он так уставился на свою перевязь, что едва глаза из орбит не полезли. Потом уставился на меня.

— Ты вылечил, что ли? — спросил он недоумённо.

— Так я ведь говорил, что лечить умею. Неужто позабыл уже? — усмехнулся я.

— Да нет, пан Олесь, помню. Я ведь сам видел, как ты лечил. Просто думал, что не до меня тебе с моими стариковскими болячками.

— Да нет, — отмахнулся я. — Просто сил не было, — произнёс я, усевшись с паном Тадеушем рядом на крыльцо.

Я оглядел деревню, вернее, остатки. Было здесь пусто, как вчера утром, когда я только-только попал на пепелище. Людей не было. Мальчишки уже убежали в сторону поля, оставив пепелище снова пустынным. Только мы вдвоём с паном Тадеушем и разговаривали.

— Ну что, пан Александр, — тяжело вздохнул он. — В путь-дорогу собрался? — вдруг неожиданно спросил он.

Я тихонько покивал.

— Да, собираться надо. Пришёл вот дела завершить незавершённые.

Про себя подивился. Как-то пан Тадеуш всё подмечает и всё узнаёт. Всё-таки, как видится, кое-что он ведал в этой жизни.

— Какие же у тебя дела здесь остались? — спросил старик.

— Да, хотел узнать, остался ли ещё кто-то с тяжёлыми ранениями. Я ведь лечить могу. Вот и думал, надо ли кого-то на ноги поставить.

Пан Тадеуш призадумался.

— Да, пожалуй, что нет таких, — ответил он. — У кого серьёзные ранения были, те уже умерли. А что до остальных, так всё до свадьбы заживёт. Тебе бы, пан Александр,