приют своим мыслям и чувствам. Ученые и путешественники, под патронажем королевских чиновников, свезли во Флотерру растения практически со всей Шатгаллы и потому это был настоящий храм природы, куда люди, кроме всего прочего, приходили за тем чтобы удивляться её чудесам и чудачествам.

Однако Мастон свернул во Флотерру в первую очередь из-за желания усложнить неблагодарный труд соглядатаев, преследовавших его. Говоря по правде, он так и не сумел их вычислить, хотя в Судебной академии его обучали и вести слежку, и уходить от неё. Академия ведь готовила не только судей, ученых-изыскателей, чиновников-юристов, но и офицеров судебной гвардии, экзекуторов, следователей, дознавателей, сыскных агентов. И потому слежка, наблюдение и уход от оных порой становились важной частью профессии. Но сколько Лург не примечал окружение, не запоминал лиц, не делал резких маневров, определить своих филёров он не смог. Но ничуть не сомневался, что они поблизости. Единственные, кто обратил на себя его внимание, были авры. Одного он заметил еще возле гостиницы "Этоли Ривс", он безмолвно и неподвижно стоял в тени дерева и сам казался деревянным. Понять куда смотрели его рыбьи огромные глаза как обычно было невозможно. Другого судья увидел на улице, где располагалось здание первого банка. И выходя из второго, он также успел уловить мелькнувшую у неприметного экипажа тощую фигуру авра. А потом и возле входа во Флотерру, где всегда было достаточно оживленно, в толпе Мастон разглядел сразу двух из них. Конечно он не мог уверенно утверждать, что встречает всё время одних и тех же авров. Все они, худые, костлявые, лупоглазые, замотанные в какое-то темное серое тряпье выглядели для людей одинаково. Лишь живя с ними бок о бок довольно длительное время, сталкиваясь и общаясь с ними каждый день, соплеменники Мастона наконец признавали за аврами право на индивидуальность и научались отличать одного от другого. Но Акануран в первую очередь был городом народа омо и присутствие здесь представителей других народов не поощрялось. Хотя и не возбранялось никакими законами королевства. Тем не менее лоя, авры и до некоторой степени туру чувствовали общий настрой жителей и старались без лишней необходимости на городских улицах не появляться. Впрочем, что касается туру, слывших бесцеремонными, себялюбивыми, жадными, недалекими грубиянами, то их конечно мало заботили чувства коренных акануранцев. И на рыночных площадях, в торговых рядах, в магазинах и лавках туру были вполне себе многочисленны. И уж тем более это не относилось к шоти, которые летали где им вздумается и всем остальным приходилось с этим просто смириться. Авров же и лоя в основном можно было встретить лишь на территории порта, в близлежащих кварталах, на двух главных рынках столицы и в окрестностях четырех городских ворот. Потому Мастон и обратил внимание на попадавшихся ему на пути ящерообразных инородцев. Кроме того, он конечно помнил, что в услужении герцога находится команда безжалостных шангов — авров навсегда оставивших свои родные кланы и судье представлялось вполне возможным, что именно их верховный претор и отрядил для слежки. Хотя это и казалось не очень разумным, ибо одинокие авры среди людей очень бросались в глаза. Так это или не так, но Мастон не сомневался, что на пустынных дорожках и тропинках парка он быстро определит своих соглядатаев. Но ничего не вышло. Из всех прохожих и праздных гуляк никто не вызвал у него подозрения. Все встречи казались абсолютно случайными, все люди были заняты собой или своими спутниками, никому не было дела до судьи и практически никого он не увидел дважды. Авры же совершенно исчезли, как только Мастон углубился во Флотерру. Конечно можно было вообразить, что некий опытный филёр преследует его, скрываясь за кустами и деревьями, но в реальности это представлялось маловероятным и трудновыполнимым, ибо время от времени судья проходил по совершенно открытым местам. В конце концов он уверился, что непосредственно во Флотерре никто за ним не следит, скорей всего его довели до входа в парк и спокойно ожидали когда он нагуляется и вернется. У парка, окруженного высокой кирпичной стеной, имелись три выхода и если соглядатаи заняли позиции у каждого, деться ему было некуда. И через какое-то время уединенность, красота и созерцательность окружающей природы окончательно поглотили его и он практически перестал беспокоиться о слежке. По большому счету есть она или нет для него значения не имело. Его мысли переключились на приятные размышления о его будущей счастливой, полностью обеспеченной жизни. Ему припомнилось как кто-то из знаменитых толстосумов сказал: "Я прожил жизнь в бедности и умру богатым. Но с несравненно большим удовольствием я прожил бы жизнь в достатке и умер бы нищим". И судья, чуть улыбаясь, с тихим ликованием думал о том что он успеет провести в достатке еще много-много лет. Ему только сорок семь, это конечно немало, но и далеко не конец жизни. Может даже примерно всего лишь половина, а он уже на вершине успеха, он достиг такого положения, о котором большинство не смеет и мечтать. И он конечно успеет вдосталь насладиться плодами своего успеха. Не то чтобы до этого он проживал в бедности и лишениях, но в сравнении с его нынешним состоянием можно сказать что так оно и было. Теперь ему возможно всё. И Мастон Лург, не в силах сдержаться, радостно улыбался и с некоторым снисходительным одобрением глядел на прекрасные цветы и удивительные деревья парка. Теперь он может разбить точно такие же сады и парки и они будут принадлежать ему одному, никто другой не войдет в них, не потревожит его, не помешает восторженному окрыленному единению с природой. И душу его беспрерывно согревало упоительное гордое ощущение своей исключительности. Он доказал всем на свете, всему миру, что он особый человек, необыкновенный, способный на поступки и риск, и лишь благодаря собственной отваге, уму, решительности и упорству он добился всего. Впрочем, судья недолго предавался самолюбованию, всё же это не было ему свойственно и вскоре он полностью переключился на созерцание прекрасной Флотерры, чьи восхитительные виды всё более увлекали его в душещипательные воспоминания о тех временах, когда он был юношей и даже ребенком. И судья снова слабо улыбался, с иронией думая, что кажется после обретения своего богатства он стал более сентиментальным. "Потому что теперь я могу себе это позволить", усмехался он. Мастон вспоминал как давным-давно, еще до поступления в Судебную академию, он гулял в этом парке с очаровательной спутницей по имени Айра. Тогда он был всего лишь мечтательным отроком, а она почти девочкой, благосклонно внимающей