– Боюсь, сэр, вам придется переехать, пока градус не снизится, мы не можем гарантировать вам безопасность в этом районе, и надо принять во внимание ваших соседей, невинные непричастные граждане могут пострадать в заварушке.

На это он вскинулся:

– Правильно я вас понял? – сказал он. – Давайте все проясним: вы говорите мне, вы мне сейчас сказали, что если я пострадаю в этой вашей гипотетической заварушке, если что-то случится со мной, то я – не невинный гражданин, я к чему-то причастен, в этом суть, на хрен?

– Совершенно необязательно так выражаться, сэр, я такого обращения не потерплю, вам придется посмотреть на ситуацию как она есть, я не стану подвергать своих людей опасности из-за вашей эгоистической бескомпромиссности.

– Убирайтесь, – сказал он. – Это мой дом. Моя крепость. Я буду защищаться пушками и кипящим маслом.

– Это угроза применить насилие, сэр?

– Это фигура речи, черт меня побери.

А потом – загадка. Сбежавшаяся толпа, ненавистнические речи, агрессия под видом самозащиты, угрозы со стороны тех, кто якобы ощущал угрозу, нож, который изображал страх перед холодным оружием, кулак, обвинявший подбородок в нанесении удара, все очень знакомое, шумное и злобное лицемерие века. Даже вынырнувший ниоткуда проповедник не такая уж загадка. Эти несвятые святые растут как из-под земли, размножаются общественным партеногенезом, какие-то зловещие способы вытягивать самих себя за уши, сотворять авторитет из ничтожества. Тут только плечами пожать. Но в ночь тайны появились сообщения о том, что рядом с композитором видели женщину, силуэт обрисовался на фоне окна в гостиной, неизвестная женщина явилась из ниоткуда и исчезла, покинув композитора в одиночестве у ночного окна, распахнутого словно в насмешку над собравшейся толпой, мучительная диссонантная музыка гремела у него за спиной, точно сигнализация, он раскинул руки, будто на кресте, что он такое творит, неужто зовет в свой дом смерть, и почему толпа вдруг затихла, словно гигантский кот, как в пословице, оторвал ей язык, почему толпа застыла на месте, превратилась в восковые фигуры, изображающие самих себя, и откуда набежали тучи, погода в Лондоне была ясной и мягкой, но только не в Хэмпстеде, в Хэмпстеде в ту ночь внезапно обрушились раскаты грома и молнии, трах, бах, толпа не стала дожидаться очередного электрического разряда, молнии рассеяли чары, все ринулись, вопя, спасая жизнь, по Уэлл-уок и в Хэмпстед-Хит, никто, слава богу, не погиб, кроме идиота, который вздумал укрыться от молнии под деревом и поджарился. На следующий день толпа не вернулась, и через день тоже, и еще через день.

– Прямо-таки совпадение, сэр, эта странная гроза, как будто специально сюда целила, как будто вы ее вызвали, вы, часом, метеорологией не занимаетесь, сэр? На чердаке не найдется какое-нибудь меняющее погоду устройство или все-таки? Разрешите – мы только глянем?

– Прошу вас, инспектор.

На обратном пути к мистеру Джеронимо от Хьюго Кастербриджа, летя на восток, не на запад – джинны перемещаются очень быстро и потому не стараются выбирать кратчайший путь, – Дунья видела под собой руины, истерию, хаос. Горы начали крошиться, снега таяли, океаны выходили из берегов, и темные джинны были повсюду: Зумурруд Великий, Сверкающий Рубин, Раим Кровопийца и старый союзник Зумурруда, ныне все более склонный оспаривать его первенство среди джиннов, Колдун Забардаст. Вода в резервуарах превратилась в мочу, тиран с младенческим личиком, прислушавшись к шепоту Забардаста, повелел всем подданным носить такую же нелепую стрижку, как у него. Люди не понимали, как совладать с супранормальным, прорывавшимся в их жизнь, Дунье казалось, что большинство из них просто разваливается на куски или спешит сделать стрижку, рыдая от любви к младенцеликому тирану, или же под заклятием Зумурруда они простирались в пыли перед лжебогами, которые посылали их убивать приверженцев других лжебогов, и так все совершалось: приверженцы Этих богов убивали поклонников Тех богов, любящие Тех богов во имя Них кастрировали, побивали камнями, вешали, рубили в капусту любящих Этих. Человеческий разум жалок и хрупок, думала Дунья. Ненависть, глупость, религия, алчность – четыре всадника нового апокалипсиса. Да, она любила этот надломленный род и хотела спасти его от темных джиннов, которые питали тьму, орошали ее и раскрывали в людях собственную тьму. Полюбив одного человека, она сделала первый шаг к тому, чтобы полюбить всех. Полюбив двоих, оказалась в ловушке, навеки преданная своей любви.

– Куда ты подевалась? – спросил он. – Исчезла как раз когда была мне нужна.

– Пришлось поспешить к другому человеку, кому я тоже нужна. Показать ему, на что он способен.

– К другому мужчине?

– К другому мужчине.

– И ты по-прежнему выглядела как Элла, когда была с ним. Ты заставляешь мою покойную жену трахаться с мужчинами, которых она знать не знала, так, что ли?

– Нет, не так.

– Я снова обеими ногами стою на ногах, то есть вылечила меня каким-то джиннским средством и на том со мной покончила, так, что ли?

– Нет, не так.

– Как ты выглядишь на самом деле? Покажи мне, какая ты на самом деле. Элла умерла. Она мертва. Она была прекрасной оптимисткой и верила в будущую жизнь, но это не то, вместо моей прекрасной жены – зомби, внутри которого ты. Прекрати это. Пожалуйста, прекрати. Меня выгоняют из этого дома. Я с ума схожу.

– Я знаю, куда мы с тобой отправимся.

Человеку опасно проникать в Перистан. Очень немногим за всю историю это удалось. До Войны миров лишь один человек, насколько нам известно, пребывал там достаточно долго и вступил в брак с принцессой, а когда вернулся в мир людей, увидел, что прошло уже восемнадцать лет, хотя ему казалось, миновал куда меньший срок. День в мире джиннов равен месяцу на Земле. И это не единственная опасность. Принцесса джиннов в ее подлинном, неприкрытом обличье – зрелище, которое не всякий человеческий глаз способен воспринять, не всякий ум постигнет, не всякое сердце вынесет. Обычный человек ослепнет, или сойдет с ума, или погибнет, его сердце разорвется от любви. В былые времена, тысячу лет назад, немногие искатели приключений отваживались проникать в мир джиннов, по большей части с помощью тамошних обитателей, благожелательных или злонамеренных. Повторим еще раз: лишь одному человеку удалось вернуться целым и невредимым, Герою Хамза, и то есть подозрение, что отчасти он был джинном. Так что когда джинния Дунья, она же Аасмаан Пери, Повелевающая молниями принцесса горы Каф, предложила мистеру Джеронимо отравиться с ней вместе в королевство ее отца, подозрительные умы могли бы сделать вывод, что она заманивает его в сети судьбы, словно сирены, певшие на скалах неподалеку от Позитано, словно ночное чудище Лилит, что была женой Адама прежде Евы, или безжалостная красавица Джона Китса. Иди со мной, звала она. Я откроюсь тебе, когда ты будешь готов меня увидеть.

И в тот самый момент,

когда жители города стали понимать, каково на самом деле остаться без крыши над головой, потому что, хоть и считали себя раньше специалистами по бесприютности, ведь город, любимый и ненавистный, всегда плоховато обеспечивал своих обитателей укрытием от жизненных бурь и внушил им особого рода любовь-ненависть и гордость своей способностью выживать вопреки всему, вопреки проблемам нехватки средств и проблемам нехватки жилой площади и проблемам кто-кого-съест и так далее;