У самого Коли братьев не было. Сестёр тоже не было. Да, в общем, и родителей не было, только дед в Саратове. Но ведь в СССР никакой честный работящий человек не может чувствовать себя одиноким, ненужным или чужим. А эти десантники — Половинкин сразу понял — были совсем свои. Хоть и инопланетные.

Вот товарищ Старкиллер — парень, конечно, боевой, спору нет. Но только замкнутый какой-то. Похоже, била его жизнь крепко, вот так-то он людей дичится.

Про лорда Вейдера и говорить нечего. Одно слово — лорд. Коля знал, что дворяне — потомки рабовладельцев и работорговцев. Очень постыдное происхождение. Бывали, конечно, и не наследственные дворяне, а за всякие заслуги, это ещё ничего. Но тут-то на маске написано — потомственный, из какого-нибудь предревнего рода.

Юно тоже хоть симпатичная, смелая, но всё-таки немного надменная. Подумаешь — лётчица. Половинкин сам теперь лейтенант, а в НКВД звания на две ступени выше армейских. Хотя она, конечно, старше, может быть, он ей совсем сопляком кажется.

Коля на всякий случай продемонстрировал сидящей по ту сторону костра девушке своё самое взрослое выражение лица. Юно улыбнулась в ответ, и, мгновение помедлив, хлопнула себя по лбу, а затем потянулась к своему ранцу.

— Это верно, — одобрил майор Куравлёв, который сидел рядом с девушкой и успел заметить, что она там в рюкзаке выуживала, — впустую чай не чай, а таблетки ваши — дрянь, уж извините за правду.

— Дрянь, — флегматично согласился товарищ Окто, зарабатывая в глазах землян ещё немалую толику уважения, — но обычно выбора нет.

— Надо же, — произнёс Коля, растроганно наблюдая, как Юно выкладывает на импровизированную скатерть тот самый коричневый бумажный пакет, — сберегла. До чего ж правильная… — он хотел сказать «девка», но вовремя спохватился и закончил по-другому: — Еда. Еда правильная.

Лейтенант Эклипс улыбнулась. Майор Куравлёв рассмеялся. Капитан Окто схватил свою каску, пару секунд послушал и, поднимаясь на ноги, произнёс:

— У нас гости.

Лаврентий Палыч подобрал фуражку и снова запрокинул голову. Метров тридцать — тридцать пять?

Машина действительно поражала воображение — но только габаритами. Нет, в самом деле: тонкой воздушной красоты земных самолётов в ней не было ни грамма, утюг утюгом. Грубые тяжёлые формы, вызывающе прямоугольные обводы и выступы. Челнок выглядел… некрасивым.

Сам Берия всегда сознавал себя прирождённым технарём и с технарями общался постоянно: танкостроители, оружейники, авиаконструкторы — проще было назвать отрасль промышленности, к которой он не имел бы отношения. Он хорошо знал, как трепетно те же авиаторы относятся к внешней красоте проектируемых самолётов, как вылизывают каждую деталь их облика. Это ни в малейшей степени не было прихотью: закинуть в небо можно и топор — но как закинуть его быстрее, выше, сильнее всех? Так вот и добивались повышения лётных качеств, защищённости, надёжности и простоты эксплуатации — в самолёте, как в человеке, должно быть прекрасно всё. С древних греков повелось: что уродливо, то неправильно.

Челнок союзников выглядел так, словно его создателям было наплевать и на красоту, и на лётные качества машины. С древними греками они тоже, судя по всему, знакомства не водили. Конечно, привлекательность — понятие субъективное, хотя и «Тень», и переданные изображения «Палача» производили впечатление опасного, хищного, надменного — но неоспоримого изящества. А вот этот транспортный корабль, который союзники справедливо именовали «Титаном», был откровенно уродлив и — всем нутром чувствовал Берия — летать не должен.

Аэродинамика — штука объективная, её не обманешь.

Хотя можно попытаться сломать грубой силой.

Профессор Тихонравов, рассматривая изображения «Титана», высказался по этому поводу вполне определённо:

— В безвоздушном пространстве об аэродинамике говорить, как вы понимаете, не приходится. Другое дело — в атмосфере, но для атмосферы эта машина не то что не предназначена…

— Если «не предназначена», то что? — поторопил его Берия несколько более резко, чем намеревался. Нарком торопился в Балашиху, затем предстояло тяжёлое совещание: было необходимо согласовать действия осназа и регулярных частей РККА, чтоб в горячке эвакуационной операции не постреляли друг друга — война, всякое случается. Но, кроме него, сейчас лиц с достаточным уровнем допуска — и достаточным уровнем понимания — не было, приходилось распределять время буквально по минутам.

Ракетчик, видимо, почувствовал напряжение, но истолковал его по-своему.

— Нет, товарищ Берия, судя по заявленным характеристикам, летать эта машина, несомненно, будет. Только сопротивление воздуха она, вы знаете, преодолевает не за счёт аэродинамической формы, а исключительно грубой силой. И в воздухе держится примерно так же.

— Настолько мощные ракетные двигатели? — предположил нарком.

— Мощные, — согласился Тихонравов, — только не ракетные.

— Пропеллеров нет, крыльев нет — остаётся ракета, разве нет?

Профессор покачал головой:

— Исключено. Сравните заявленный объём груза с геометрическими размерами аппарата.

Берия быстро прикинул в уме значения. Выходило, что топливо в челноке должно занимать в несколько раз меньше места, чем в современных самолётах.

— …А ракетный двигатель должен быть намного прожорливее, — закончил он вслух, задумчиво разглядывая знакомые рисунки.

Учёный разложил листы в ряд:

— Совершенно верно. Потому что самолёт отталкивается от воздуха — от внешней среды, а ракета только от того, что несёт с собой. Но в данном случае запас топлива явно и заведомо недостаточный, а форма корпуса, как вы видите, исключает планерный принцип создания аэродинамической подъёмной силы.

Он вздохнул, тупым концом карандаша обводя особо уродливые элементы конструкции на изображениях.

— И как же он летает? — спросил прагматичный Берия.

— Тут вариантов два плюс один. Нулевой: мы чего-то не понимаем.

— Мы всегда чего-нибудь не понимаем, — заметил Лаврентий Палыч.

— Верно, — с очень серьёзным видом кивнул Тихонравов, — поэтому данный вариант имеет место по умолчанию и на дальнейшие рассуждения влияния не оказывает. Поэтому переходим к варианту первому: товарищи гости научились свёртывать пространство.

— Это как? — изумился нарком, забывая даже кинуть взгляд на часы. Разговор с ракетчиком приобретал неожиданную значимость: обеспечить Красную Армию такими «титанами» — да это же!.. Если, конечно, товарищ профессор знает, как сворачивать это самое пространство.

— Не знаю, товарищ Берия, — честно ответил профессор. — Есть такая математическая теория, которая гласит, что каждая точка нашего мира одновременно вмещает в себя неограниченное количество других точек, нам не видимых и не доступных. Топливо можно заранее в эти параллельные точки как бы положить, а потом — по мере надобности — как бы доставать. Но я этот вариант отвергаю в силу его откровенной фантастичности.