Немерцающие холодные светила роились под ним, очаровывая и пугая своей близостью.

— Мы никогда не уйдем достаточно далеко, — отвечала мона Сэниа, полулежавшая рядом с ним на подушках и поддерживавшая одной рукой забинтованную голову. — Мы уже в твоем созвездии, которое в наших «Анналах» почему-то называют Костлявым Кентавром. Но нас могут догнать и здесь, потому что для перехода через ничто расстояний не существует. Я и так не понимаю, что сдерживает погоню… В любую секунду они могут начать выныривать прямо здесь, в центральной каюте корабля.

— Так почему они этого еще не сделали?

— По-видимому, Гаррэль нашел такие слова, которые их остановили. Ну, что ж, остался последний перелет — к твоей планете!

Короткий приказ, легкое покачивание пола под ногами, кажущееся таянье стен, становящихся прозрачными — и внезапно чуть левее и ниже призрачно засветился такой знакомый, причудливо расписанный нежными перламутровыми красками шарик — долгожданная Земля.

— Теперь мы можем не спешить, — проговорила мона Сэниа смертельно усталым голосом. — Смотри и выбирай, куда ты хочешь опуститься, командор. Вот мы и у цели, до которой…

Голос ее дрогнул и прервался. Теперь, когда цель лежала у них под ногами, непомерной для женских плеч тяжестью легло воспоминание о тех, кому уже никогда не суждено было этой цели достигнуть.

Сначала — Асмур, затем — Юхан, теперь вот — Гаррэль.

Юрг смотрел на хрупкую фигурку жены, прижавшуюся к золотистой прозрачной стене. Нет, не новую диковинную планету разглядывала Сэнни — она просто прятала свои слезы, потому что, каким бы ни был повод для горести — принцесса Джаспера не могла плакать при посторонних. И спуститься вниз вот такой, истерзанной горечью воспоминаний, она тоже не хотела, потому и просила не спешить. Он угадал, он каждой клеточкой своего тела почувствовал остроту ее скорби и невольно вспомнил ту счастливую ночь, когда они спорили, на Земле или на Джаспере умеют любить сильнее…

Горе траты — оборотная сторона любви.

Он бесшумно приблизился и осторожно снял с ее плеч пестрое живое покрывало.

— Будь другом, Кукушонок, — попросил он, — присмотри за Юхани.

Кукушонок послушно скользнул в угол, где на свернутом плаще безмятежно сосал палец наследник двух планет, и опустился в изголовье, заботливо оглядывая малыша, но не касаясь его даже кончиками перьев.

Сэнни не обернулась, продолжая невидящим взглядом смотреть туда, где мягким светом сияла такая близкая и такая далекая Земля. Юрг наклонился и бережно обнял жену, словно пряча ее от всей Вселенной. Вдохнул запах ее теплых волос и все-таки не удержался, поверх ее головы засмотрелся на пышный весенний ковер каракумского разнотравья. Его подбородок невольно коснулся ее волос, а руки, как крылья, укрыли плечи…

— Мы не будем торопиться, Сэнни, маленькая моя, — зашептал он, чувствуя, как под его губами шевелятся, точно живые, прядки ее черных волос. — Мы дождемся вечера и тихо опустимся на сказочную равнину, которая когда-то была пустыней, а теперь зеленее и душистее самого Джаспера… Хорошо?

— Да, — еле слышно донеслось до него, — да…

— Красноногие аисты, заночевавшие здесь на своем пути к северу, будут при виде нас закидывать головы на спину и щелкать клювами… Но ты их не бойся.

— Нет, — отвечала Сэнни, — нет…

— А потом подойдут джейраны, хлебца попросить, только вот у нас нет человеческого хлеба — не беда, правда?

— Правда, — соглашалась она, — правда…

— А потом за нами прилетят, — говорил он, радуясь, что стихает горестная дрожь, бившая ее маленькое тело, — за нами прилетят, если, конечно, облака не помешают — ишь, ползут с юга, точно белая мохнатая шкура…

— Я думала, это снег…

— Нет, это низкие облака, они к вечеру…

Он вдруг осекся — горло перехватило.

— Откуда ты знаешь — про облака?

Она не ответила.

— Ты… видишь?

Ее голова едва уловимо дрогнула в коротком кивке.

Он должен был ощутить буйную радость, а вместо этого его охватил цепенящий ужас и отвращение — к себе самому.

— Значит, — проговорил он, едва ли не заикаясь, — я для тебя — все равно что…

Он не мог даже произнести этого слова.

И тут странный, прерывистый звук, напоминающий клекот орленка, донесся из угла. Юрг в недоумении обернулся и вдруг понял, что впервые в жизни — а может быть, и вообще в истории Джаспера — они слышат, как крэг смеется.

— Сэнни, — прошептал он, обхватывая голову руками и садясь на пол; — Сэнни, Кукушонок, простите меня, дурака…

Она порывисто повернулась и гибким, точным движением опустилась на колени рядом с ним.

— Как же ты сам не догадался, муж мой, — проговорила она, и он подумал, сколько же дней и месяцев он не слышал, чтобы у нее был такой счастливый голос. — Как же ты сам не понял, что иначе и быть не может. У нас ведь теперь все на двоих: и сын, и зрение, и неразделимость самой жизни…