Им навстречу, из благополучного метроподземья, поднимались люди еще сухие, но заранее устрашенные. Одни жались к стенам, не собираясь выходить на ливень. Другие открывали зонты еще на станции, хотя и предчувствовали, что толку от них будет мало. У эскалаторов оба потока сталкивались, закручивались, и, путаясь зонтами, образовывали затор. Дежурная, задыхаясь, хрипела в свисток, наводя порядок, границ которого не понимала сама. В ее опустевшей будочке сидел философствующего вида полицейский и тихо радовался сухости своих носочков.

Меф спустился по эскалатору, на ходу ухитрившись немного подсушиться с применением магии. Сильно он не усердствовал, опасаясь, что вспыхнет одежда. Лучше быть немного сырым, чем слегка опаленным.

«Динамо» издавна была родная Буслаеву станция. Он знал все ее секреты: даже и тот, что выходить на «Динамо», когда едешь из центра, нужно из третьей двери второго вагона. В этом случае даже в час пик успеваешь, опередив всех пассажиров, первым шагнуть на эскалатор. Цель-то, может, и невелика, но Буслаев сделал из этого своеобразный спорт. Меф вообще не мог без соревнований.

Тут же на «Динамо» на глаза Буслаеву попался статичный комиссионер одной из первых запущенных мраком моделей, вмурованный в стену между барельефом лыжницы и гимнастом. В обязанности комиссионера входило атаковать входящих в вагоны мыслями, закрыли ли они квартиру и выключили ли газ. Это называлось «работать на измот».

Причем атаковал комиссионер только тех, кто газ наверняка закрыл. Выходящих из метро и возвращающихся с работы он не трогал: не его специализация. Для этого с другой стороны существовал другой вмурованный в стену комиссионер, мотононно повторявший каждому уставшему человеку, что все его ненавидят.

До этого комиссионера Дафна множество раз пыталась добраться, но безрезультатно: он засел так глубоко в колонне, что ее пришлось бы полностью разрушить ударными маголодиями. Учитывая же загруженность метро, это привлекло бы много нездорового внимания.

Сегодня Мефу неожиданно повезло. Привлеченный множеством несчастных и мокрых людей комиссионер высунул голову из колонны и потерял бдительность. Проверив глазами, не просматривается ли он контролирующей станцию камерой, Меф подпрыгнул и катаром Арея отмахнул комиссионеру голову. Все было проделано так стремительно, что прыжок увидели только два или три человека, а катар вообще никто толком не рассмотрел, так быстро Меф спрятал его сразу после удара.

Голова запрыгала, захватывая пластилиновым ртом воздух.

– Скоро ты умрешь! – сказала она Мефу, прежде чем обратиться в ничто.

Буслаев шагнул в подошедший поезд. Зарубленного комиссионера он мысленно посвятил Дафне. Угроза его не взволновала. Это было всего лишь частное мнение одной отрубленной головы. Качаясь вместе с поездом, Меф смотрел на желтоватые плафоны. У него было странное ощущение, что Дафна рядом и одновременно очень-очень далеко. Протянешь руку и – коснешься Дафны. Начнешь гладить ее теплую руку. Но это окажется всего лишь блестящий и захватанный поручень вагона.

* * *

Как скверно ни было Мефу, экзамена по химии он не пропустил, хотя не готовился к нему ни минуты. Бредовые цепочки формул, стихийно возникшие на странице, успела мимоходом исправить девушка Маша из города Орла, набравшая на внутреннем экзамене по химии 99 баллов из 100. Сотый балл она упустила, когда, подписывая работу, написала «уневерсетет», что взбесило преподавателя, проработавшего в стенах биофака МГУ всю жизнь. Но тут уж ничего не попишешь! Любая гениальность имеет свои государственные границы.

Сдав работу, Меф вышел в коридор. Девушка Саша, дуя губы, попросила его выбросить фантик от конфеты, а девушка Лиза спросила, будет ли он ждать результатов. Меф покачал головой и пошел.

– К сыночку идешь? – крикнула ему вслед Лиза, видевшая в прошлый раз Зигю.

– Из садика надо забрать. Его там обижают, – пояснил Меф.

Саша и Лиза были подругами неразлейвода. Саша симпатичная, хотя и несколько в барбячьем духе – с ногами от ушей и кукольными глазами, а Лиза – бойкая на язык и смешливая. Несколько раз случалось, что они втроем прогуливали пары. Лиза часто говорила здравые вещи. Например, видя, как охотно Меф влезает в разного рода драки, она однажды сказала ему:

– Здорово, когда человек умеет хорошо драться! Он всегда сможет с минимальными потерями выйти из ситуации, в которую, не умея драться, он вообще бы не попал.

Однако сейчас Мефу не хотелось общаться ни с Сашей, ни с Лизой, как бы красива ни была первая и ни умна вторая. В нем жила тоска, пожиравшая его изнутри. Ему казалось, он задыхается без Дафны – не в переносном смысле, а действительно задыхается.

Вскоре он был на улице. От дождя к тому времени остались только глубокие лужи, над которыми поднимался пар. Солнце шпарило во все лопатки, особенно яростно сияя в университетских часах. В кустарнике мячиками прыгали воробьи.

«Странная штука… Воробьи воспринимаются как нечто целостно-бессмертное: а ведь средний срок жизни у них от девяти до двадцати месяцев. Я пережил уже множество поколений воробьев», – подумал Меф и мгновенно забыл и о воробьях, и о химии.

В голове у него ничего не удерживалось, мысли скакали.

Он шатнулся к метро, но через пять шагов ощутил, что там успокоиться не сможет. И вообще пребывать в неподвижности для него сейчас невозможно. В общежитие озеленителей Меф возвращаться не желал. Там все напоминало ему о Дафне. Зубная щетка кричала: «Я Дафна!» – «И мы тоже Дафна!» – голосили комнатные тапки. «А я любимая ее юбка! Почему я валяюсь на стуле?» – окликал третий голос.

Меф дважды сгребал вещи Дафны в шкаф, но всякий раз что-нибудь оставалось, и жалобные призывы предметов не прекращались. И вот сейчас, уверенный, что стоит ему прийти домой, и все начнется заново, Меф отправился через весь город на Северный бульвар, к родителям.

На ходу он оглядывался, порываясь обратиться к кому-то. Меф так до конца и не поверил, что рядом с ним нет Дафны. Разлука произошла так быстро, что он оказался к ней не готов. Никакого подготовительного периода, и – ощущение полнейшей беспомощности. Что он мог теперь? Подпрыгивать и, протягивая руки к тучкам, кричать: «Возьмите и меня тоже»?

Меф не миновал еще учебного корпуса, когда затылком ощутил слежку. Сработало прежнее, еще на Большой Дмитровке выработанное чувство. Следили не суккуб и не комиссионер – этих и не заметишь. При необходимости они могут стать мельче пылинки, а то и вовсе скрыться под мороком. И не страж – здесь Меф полагался на свою интуицию. Следить мог только человек.

«Прасковья? – прикинул он. – Нет, она не стала бы красться. Если уж следила бы, то на танке или на двухэтажном автобусе!»

Меф остановился рядом с машиной и притворился, что завязывает шнурок. Сам же осторожно скосил глаза в автомобильное зеркальце. Мимо текла обычная для Москвы река людей и всяческих человеков. Углядеть в ней кого-то определенного было нереально.

Меф повернулся, неторопливо вышел на одну из некрупных улочек и зашагал мимо обклеенного афишами забора стройки. Рабочие оказались с юмором. Чтобы провести нужный им фонарь, они пропустили провод прямо через просверленную ноздрю красовавшегося на афише певца. Дойдя до этого места, которое было как раз на повороте, Меф подпрыгнул, ухватился за край высокого забора и, наступив певцу на нос, мгновенно перебросил свое тело на другую сторону.