недостатки остались в прошлом… так что теперь их можно изучать с безопасного расстояния, как составляющие былой ситуации, имеющие лишь небольшое значение для нашей собственной». Это была ирония.

Реалисты боялись того, что Советы, которых не стесняла мертвая хватка общественного мнения, будут снова и снова обыгрывать демократические режимы. К 1962 г. русские продемонстрировали свою безжалостность и вкус к опасной игре в Берлине, где в прошлом году была построена стена, чтобы восточные немцы не голосовали ногами, убегая на запад. Западный Берлин стал изолированным и уязвимым. Хватит ли у демократий ума защитить его, не увлекаясь более масштабным конфликтом? Казалось, что им не хватает ни смелости, чтобы вести войну, ни прозорливости, необходимой для мира. Они были в ловушке своего возмущения и своего желания жить легкой жизнью. То есть они застряли.

В комментариях и статьях этого периода, в которых авторы пытались понять, что же не так с демократией, часто встречались две метафоры, придуманные на основе любимых развлечений двух противоборствующих сторон в «холодной войне». Причина, по которой демократии проигрывали в состязании, состояла в том, что они плохи и в американской игре, покере, и в русской – шахматах. Они не умели играть в покер, поскольку демократии не способны блефовать. Они недостаточно скрытны, поскольку выдают слишком много информации, но также недостаточно решительны, а если вы не можете выбрать определенный курс действий и придерживаться его, вы не сможете блефовать в игре с противником. Игроку, умеющему хорошо блефовать, нужны крепкие нервы, которых у демократий не было. В то же время демократии не умели играть в шахматы, поскольку не умели думать наперед. Они рассматривали каждый ход по отдельности, предпочитая дешевые выигрыши затяжным и изматывающим сражениям, и им было трудно жертвовать фигурами. Но в шахматы нельзя выиграть, если время от времени не приносить жертвы.

Однако, на что вскоре указали несколько комментаторов, эти аналогии не совсем верны. Многое зависит не только от игры, но и от того, на что вы играете. Угроза ядерной войны означала неимоверное повышение ставок. Покер уже не совсем покер, если у той и другой стороны есть ядерное оружие, так что даже победитель может все проиграть. Шахматы уже не совсем шахматы, если ни одна сторона не может позволить себе проиграть. Политический философ Луис Халле, близкий друг Кеннана, отметил это в своей статье, опубликованной в январе 1962 г. Халле придерживался общепринятого представления о том, что «страны, в которых правит народное мнение, не умеют играть в шахматы» [Halle, 1962, р. 14]. Но он внес в него дополнение: хотя демократии не знают, как выиграть, они также не знают, как проиграть. Они не сдаются, когда их обыграли. Они продолжают идти вперед, отказываясь признать поражение. В обычных шахматах это все равно приводит к поражению. Однако «холодная война» не была обычным состязанием, поскольку до поражения обе стороны могли использовать ядерный арсенал. Они могли опрокинуть доску.

Поэтому неумение играть в шахматы давало демократиям неожиданное преимущество, когда они сталкивались с «шахматной логикой г-на Хрущева»: последний не мог понять, насколько далеко он может зайти, преследуя свои цели. «[Хрущев] ощущает слабость нового рода, – писал Халле, – слабость сильного, слабость превосходящей силы, которая, несмотря на все свое превосходство, не может позволить себе рисковать проверкой своей силы. Главный урок, который, как следует надеяться, он выучит… состоит в том, что мы, с нашей стороны, не умеем играть в шахматы» [Ibid.]. Демократическая слабость становилась своего рода извращенной формой силы, если только другая сторона была достаточно умной, чтобы ее распознать.

Халле апеллировал к новому направлению в политических науках, которое недавно представило достаточно тонкое обоснование такого образа мысли. В 1960 г. экономист Томас Шеллинг опубликовал свою прорывную работу «Стратегия конфликта», в которой конфликты из разряда «пан или пропал» анализировались в плане наилучших стратегий, которые могут выбрать участники. Один из выводов состоял в том, что в игре в «труса» – где проигрывает тот, кто первым струсит, – рациональная стратегия заключается в том, чтобы вести себя иррационально, т. е. убедить противника, что вы не способны распознать момент, когда пора пойти на попятную. Соответственно, он не осмелится испытать вас. Рациональному агенту сложно создать убедительную видимость иррациональности: если ваш оппонент знает, что это просто показуха, нужная для стратегических целей, и это не сработает. Но это не совсем проблема для агентов, которые по-настоящему иррациональны. Их угрозы убедительны, поскольку они не способны на расчет. Поэтому у бездумных, нерасчетливых демократий, которые не знают, как блефовать и не умеют играть в шахматы, было преимущество.

Карибский кризис подверг некоторые из этих теорий испытанию. Глядя в прошлое, можно сказать, что причиной для страхов стала тонкая грань не просто между успехом и провалом, но и между рациональностью и иррациональностью в демократической политике. Даже сегодня, учитывая, что стояло на кону, по-прежнему шокирует, насколько президент Кеннеди был озабочен тем, как его реакцию на кризис воспримут избиратели на предстоящих промежуточных выборах. Когда он впервые узнал о развертывании русских ракет на Кубе, он расстроился из-за неудачного момента: разве нельзя было отложить этот кризис на месяц, пока не пройдут выборы? Когда же стало ясно, что отложить кризис не получится, Кеннеди понял, что должен поднять ставки. Он не мог позволить себе показаться в глазах избирателей слабаком. Демократических политиков часто упрекают в том, что они не видят более широкой картины, поскольку неумолимый электоральный цикл просто не дает им ее увидеть. Единственное, что они могут видеть, – так это путь к следующему раунду голосований. В данном случае опасности подвергалось будущее всего мира, а Кеннеди волновался о том, не потеряет ли из-за этого его партия места в Конгрессе. Это кажется гротеском[47].

Но в этом случае близорукость стала преимуществом. Она позволила привязать реакцию Кеннеди к ситуации, в которой из-за экзистенциальных рисков политик с большей свободой действий был бы парализован нерешительностью. В период кризиса президентом Кеннеди двигали два безусловных, как сам он считал, требования демократического общественного мнения: во-первых, он должен был сделать все, что в его власти, чтобы избежать конфликта; во-вторых, никто не должен был видеть, что он пошел на попятную. Демократии терпеть не могут ненужные войны, но также они не выносят уступки. Это не слишком разумная позиция, поскольку два этих императива могут противоречить друг другу: порой, чтобы избежать войны, необходимо отступить; в других случаях, чтобы не отступать, приходится идти на войну. Но в этом столкновении неразумность помогла Кеннеди. Он знал, что связан бездумным общественным мнением, и переиграть его стало сложнее.

Бездумность демократического общественного мнения может