быть не только тактическим преимуществом, но и утешением. Легко упустить из виду, что демократические политики могут найти утешение в неумолимых требованиях электоральной политики: она гарантирует им, что решения, которые им приходится принимать, поддаются контролю. Вопрос о том, что подумает обыватель, кажется до смешного напыщенным, когда речь идет о решениях намного большей значимости, однако напыщенность демократии – т. е. отсутствие у нее чувства меры – помогает политикам сохранить здравомыслие. В одном из наиболее известных диалогов, имевших место во время кризиса, президент и его брат успокаивали друг друга тем, что их загнали в угол. Это была частная беседа вечером 22 октября, которая была записана на магнитофон.

Джон Фицджеральд Кеннеди: Похоже, дело дрянь, правда? Но, с другой стороны, никаких вариантов не было. Если он собирается довести до этого, в нашей части мира выбора нет. Не думаю, что был выбор.

Роберт Фрэнсис Кеннеди: Хорошо, выбора никакого нет. Я имею в виду, что тебе бы объявили импичмент.

ДФК: Да, думаю, был бы импичмент [May, Zelikov, 2002, р. 219].

Хрущева, конечно, были свои ограничения. Он тоже должен был беспокоиться о том, что подумают другие – его коллеги, генералы, партия и даже общество. Автократы часто чрезвычайно чувствительны к общественному мнению, вот почему они тратят столько сил на его контроль. Но у Хрущева руки были не так связаны, в том смысле, что он мог определять собственный график кризиса – когда его раздуть, а когда затушить. Эта относительная свобода действий, возможно, объясняет, почему ему было намного сложнее сохранить здравомыслие. Беспорядочность и даже некоторую маниакальность в выступлениях Хрущева в период кризиса часто принимают за доказательство того, что он был заложником конкурирующих кремлевских группировок. Но так же вероятно и то, что это признак его неуверенности. Он мучился тиранией выбора.

Военные специалисты из числа реалистов по-прежнему настаивают: причина, по которой Хрущев сдал назад, состояла в том, что его переиграли; американский ядерный арсенал был в 4 раза больше арсенала Советов, а это означало, что в любом окончательном столкновении, как бы плохо оно ни закончилось для каждого участника, русским все равно было бы хуже. Они проиграли бы. В этом смысле именно Хрущев блефовал. Возможно, его соблазнило то, что Кеннеди не стал воевать из-за Берлина, или же определенную роль сыграло его собственное впечатление о Кеннеди как молодом и неопытном человеке, так что он решил испытать удачу. Но помогло то, что демократии не умеют блефовать, поскольку в покере те, кто не умеют блефовать, – это еще и те, с кем невозможно блефовать. Они игнорируют сигналы. Опытные игроки в покер всегда скажут, что против таких людей играть сложнее всего, особенно в решающей игре с очень высокими ставками.

Одно из важнейших решений Кеннеди в период этого двухнедельного кризиса заключалось в том, что он опубликовал спутниковые фотоснимки, показывающие, что делали Советы. Сообщив США и всему миру о том, как его администрацию провели, он подкрепил свое намерение не дать Советам спуску. Реалисты, включая Липпмана, думали, что Кеннеди наивен и неосторожен: зачем рисковать, привлекая необразованное общественное мнение к наиважнейшим спорам, которые лучше всего провели бы государственные мужи за закрытыми дверями? Однако Кеннеди понимал, что необразованное общественное мнение было одним из его козырей на этих переговорах; оно сигнализировало Советам, что он не мог позволить себе пойти на попятную.

Главная задача для Кеннеди – помочь Хрущеву отступить, но так, чтобы это не казалось уступкой. И в этом ему существенную помощь оказал Липпман. 25 октября Липпман написал статью, в которой указал на то, что американцы в обмен на вывод русских ракет с Кубы уберут свои ракеты из Турции. Хрущев считал, что Липпман говорит от лица администрации и тем самым дает сигнал о готовности к компромиссу. На самом деле, Липпман не говорил от лица Кеннеди; его влияние в Вашингтоне было тогда незначительным. Годом ранее президент жаловался: «Я знаю, что Хрущев читает его и думает, что Уолтер Липпман представляет официальный американский курс. Как бы мне решить эту проблему?» (цит. по: [Beschloss, 1991, р. 110]). Теперь непонимание Хрущевым положения Липпмана – будучи автократом, он не мог понять, как журналист мог говорить такие вещи, если только не получил разрешения, – выручило Кеннеди. Оно подтолкнуло Бобби Кеннеди отправить частное сообщение русскому послу в Вашингтоне о том, что его брат может предпринять действия только в том случае, если они не будут выглядеть сделкой, поскольку демократическое общественное мнение этого не допустит. Первым ход должен был сделать Хрущев, причем безо всяких условий, и именно это он и сделал. Он думал, что Липпман дал ему подсказку. Через пять месяцев Кеннеди вывел вооружение из Турции. Это был триумф демократической непредумышленности: звездный час Зелига.

Как и в любом другом кризисе, не обошлось и без везения. Американской демократии в 1962 г. повезло с ее лидерами. Темперамент Кеннеди оказался подходящим для кризиса – и его осторожность, и его решительность. Все могло бы получиться совсем иначе, если бы на посту был его вице-президент Линдон Джонсон, более воинственный, но и более скрытный человек (хотя при Джонсоне Хрущев, возможно, не стал бы испытывать судьбу). Однако мирное разрешение кризиса было не просто удачей. Кризис соответствовал темпераменту самой демократии, которая хотела мира, но не хотела идти на компромисс, а потому у ее лидеров осталось мало вариантов, но было некоторое пространство для переговоров. Беспорядочность демократической общественной жизни – отсутствие чувства меры, тенденция к порождению запутанных сообщений – помогла основным игрокам выбраться из этой ситуации.

Исход не стал однозначной победой. Катастрофа была предотвращена, и только. Однако предотвращение катастроф – и есть то, что дает демократии ее преимущество: пока ничего ужасного не случилось, демократия в выигрыше, поскольку в долгосрочной перспективе у нее всегда будет решающее преимущество. Если мир не уничтожен, значит демократия продолжает двигаться вперед. В определенном смысле это и было уроком Кеннана. Если западная демократия сможет сдерживать себя и уклоняться от безумных, разрушительных для всех участников, столкновений, тогда она переиграет конкурента и переживет его. Однако Карибский кризис был именно таким безумным столкновением, которого демократия, по мысли Кеннана, должна избегать. Он привел его в ужас (хотя он и признал, что Кеннеди «мастерски» справился с ним) (см.: [Gaddis, 2011]). Поэтому исход в какой-то мере затуманил урок, который Кеннан хотел преподать. Американская демократия избежала катастрофы лишь потому, что подошла к самому краю. Она не проявила качеств, которые должна была, по мнению Кеннана, приобрести, а именно: терпения,