трогает ее за плечо, но она его отталкивает, и Вэйвэй замечает страдание на лице ребенка, хотя он и пытается скрыть это.

– Не трогай ее, – говорит она мальчику. – Такое иногда случается. С ней все будет хорошо, когда пройдет гроза.

«Но если это не прекратится, ее придется показать доктору», – думает Вэйвэй.

– А если гроза не пройдет?

– Пройдет, не волнуйся. Мы убежим от нее.

Вэйвэй пытается говорить успокаивающим тоном, но беда в том, что она и сама чувствует неладное. Какую-то умышленность, как будто гроза способна думать. Очередной жестокий порыв ветра сотрясает вагон, и Вэйвэй вспоминает о Елене, сидящей в тайнике под люком, мучимой жаждой. Вечером Вэйвэй принесла ей воды, но делать это все трудней, потому что рацион все сокращается.

– Стены прочные, – продолжает она. – И паровоз тоже. Таких крепких поездов никогда раньше не делали.

Это похоже на заклинание. Если часто повторять, оно станет правдой. Это и так правда.

– А рельсы? – поднимает на Вэйвэй глаза мальчик. – Рельсы прочные?

– Прочней всего на свете, – отвечает она. – Как тебя зовут?

– Цзинь Тан, – шепчет он, утирая нос рукавом, и ее немного коробит.

Поразительно, какими сопливыми бывают дети, но родители все равно их любят.

– А твой отец здесь?

Мальчик указывает на мужчин, сгрудившихся за карточной игрой, и Вэйвэй уже допускает, хоть и без особой уверенности, что отец сможет за ним приглядеть, но вдруг краем глаза замечает мелькание голубой ткани. Елена. Медленно движется по вагону, заглядывая в окна и потирая руки, как от холода.

– Я приду проведать твою мать чуть позже, – говорит Вэйвэй, присев на корточки перед Цзинь Таном, стараясь при этом не спускать глаз с Елены. – Не волнуйся.

Но мальчик оборачивается, смотрит сначала в дальний конец вагона, а потом снова на Вэйвэй, и морщит лоб. И не он один. Пассажиры озабоченно отодвигаются с пути Елены. Не видят ее, но освобождают дорогу. Фокусы безбилетницы больше не действуют. Люди чувствуют ее присутствие.

– Оставайся с матерью, – торопливо говорит Вэйвэй Цзинь Тану.

Вагон содрогается от раската грома, как будто сами рельсы заряжены молнией. Кто-то поднимает вой.

– Это я виновата, – шепчет Елена, когда Вэйвэй подходит к ней.

– Нет, это просто гроза, – отвечает Вэйвэй, выпроваживая ее из вагона.

Волосы Елены безжизненно свисают, утратив блеск; на руках проступают зеленовато-коричневые пятна.

– Давай вернемся в складской вагон. Тебе нужно отдохнуть.

– Нет! Смотри!

Елена одергивает плотную занавеску. Из низких бурлящих туч на желтоватом небе вылетают молнии и несутся к земле огромными зигзагами. Вэйвэй прижимается к стеклу, но тут по коже пробегает разряд, и она отшатывается от окна.

Елена рядом с ней дрожит от напряжения:

– Не в небо смотри, а на землю.

Вэйвэй замечает темный силуэт.

– Что это?

Те пассажиры, что не удержались и отодвинули занавески, тоже видят его, и по вагону пробегает волна тревоги. Вэйвэй, недоверчиво щурясь, продолжает смотреть.

– Поезда?

Да, это призрачные поезда. Они появляются из-под земли, блестящие, похожие на змей, выдыхая дым из отверстий в бронированной шкуре. Догоняют состав без видимых усилий, время от времени погружаясь в землю или огибая препятствия. Неправильные, ненастоящие.

– Они как будто дразнят нас, – говорит Вэйвэй.

«То, что движется так целеустремленно, должно иметь разум», – думает она.

– Нет, – шепчет Елена, – они дразнят меня.

Новый раскат грома сотрясает вагон, и призрачные поезда тоже вздрагивают, как будто земля под ними пронизана электричеством. Кто-то молится, другие плачут.

– Закройте чертовы занавески!

Мимо проносится стюард. Вэйвэй оборачивается к Елене:

– Идем, вернемся…

Но безбилетницы нигде не видно.

Грохочет гром.

Вэйвэй вспоминает, как Елена со страхом и тоской прижималась к стеклу, когда появились птицы. Может, слышала, как они зовут ее? Или гонят прочь?

Видения

Генри Грей всегда угадывал приближение грозы по тяжести в голове и металлическому привкусу во рту. Его спаниель Эмили носилась по дому, лаяла, требуя, чтобы выпустили на улицу, а потом застывала на пороге и, поскуливая, пятилась. Сам Грей оставался у двери, ощущая повисшее в воздухе ожидание. В такие дни казалось, что небеса и твердь прижимаются друг к другу, а кости вдавливаются в землю. Давление в голове ослабевало только после того, как разражалась гроза, молнии приносили облегчение, а вместе с ним и пьянящую радость, и Грей, не в силах усидеть дома, уходил на болота, отмахиваясь от предостережений экономки о том, что в него непременно угодит молния и сожжет дотла. В Германии жука-оленя называют hausbrenner — домоподжигатель, считая, что он переносит угли в своих мощных жвалах и приманивает молнии к дому. Этот образ Грею очень нравился. Считалось также, что европейский черный жук хлопаньем крыльев вызывает гром. Во время таких прогулок он и сам отчасти желал приманить к себе гром и молнию, хотел бросить им вызов.

Вот и сейчас он чувствует то же самое, в то время как попутчики прячутся в своих купе. Энергия течет по его коже, как будто каждый волосок заряжен электричеством, и захватывающий дух азарт проносится по венам с каждым раскатом грома, с каждой вспышкой света.

Из-за стенки купе доносится гудение бесконечно повторяемой молитвы. Несомненно, это коленопреклоненный Юрий Петрович. Тихий, на грани слышимости, звук способен свести с ума.

Грей больше не может это выносить. Ему необходимо движение. Прихватив ручку и блокнот, он выскакивает из купе, толком даже не подумав, куда отправится. Грохочет гром, и кажется, вагон раскачивает чья-то рассерженная рука. «Нет, – думает Грей, – под десницей Господа нам ничто не грозит». Он кладет руки на подоконник, но отдергивает, когда по ним пробегает электрический разряд. С губ срывается непрошеное:

– Боже милосердный, смилуйся над нами, спаси и сохрани! Не оставь меня, Господи!

Снаружи что-то движется. Какие-то существа с лоснящимися коричневыми панцирями. Гигантские многоножки? Нет, они перемещаются не на ногах, но оболочка определенно хитиновая, и исходит из-под нее что-то похожее на дым. Они преследуют поезд, скользя по земле, как по воде, и такого способа движения Грей еще не встречал. «Подражают поезду», – догадывается он. Нужно изучить эти существа. Описать, зарисовать. Если даже их и видели раньше, то уж точно не публиковали описание в печати. Он мысленно просматривает классификацию, стараясь не упустить тварей из вида, но поезд ускоряет ход, словно задумав убежать от грозы, и Грей вынужден прерваться. Еще одна жестокая встряска вагона, и он валится с ног, а лампы тревожно мигают.

«Ну же, пересчитай их, проследи, как двигаются, сосредоточься на деле! – приказывает он себе. – Может быть, их вызвала гроза? Или это домоподжигатели Запустенья, притягивающие молнии к поезду? Тело сегментированное, беспозвоночное…»

Свет в вагоне гаснет, как только Грей входит, но во вспышках молний он все же успевает разглядеть окруженный сиянием силуэт, подобный мраморному ангелу на кладбище, такой же мрачный, холодный и неподвижный. Призрачный. «Просто еще один пассажир, – говорит рациональная сторона разума, – преобразованный грозой в нечто сверхъестественное». Вот только силуэт этот не человеческий, чего не