и невестки могли повлиять не только военные и дипломатические выгоды. Король страдал от приступов жестокой психической болезни, которую становилось все труднее скрывать и которую сегодня часто винят в непоследовательности, а порой и тиранизме его правления.

Возможно, эта болезнь была виной тому, что он направил послов в Москву в октябре 1566 года с теми обещаниями, каких и ждал Иван IV: рука Катерины в обмен на союз против Польши, Литвы и Дании, а также на территориальные уступки в Эстонии[396]. Перемирие было подписано в феврале 1567 года, и царь тут же отправил послов за Катериной. Когда они прибыли в шведскую столицу, Эрик XIV страдал от очередного припадка своей болезни, и послы ждали в Стокгольме год, пока им не сказали, что сделки не будет. Как описывает этот эпизод Карамзин, королевские советники в конце концов заявили московским послам, «что выдать Екатерину царю, отнять жену у мужа, мать у детей, противно Богу и закону; что сам царь навеки обесславил бы себя таким нехристианским делом; что у Сигизмунда есть другая сестра [Анна], девица, которую Эрик может достать для царя; что послы шведские заключили договор о Екатерине без ведома королевского»[397]. Послы просили дать им обсудить вопрос с королем лично, но в то время болезнь так ослабила его, что всякий разумный разговор с ним был невозможен. Короля свергли в январе 1569 года (его намерение согласиться на неприличное предложение Ивана IV стало последней каплей для риксдага и сословий), трон занял его брат, Юхан III, муж Катерины Ягеллонки. И все же вопрос не был закрыт. В дипломатической переписке с новым королем Иван IV продолжал настаивать на браке с Катериной, хотя король резко пресекал подобные переговоры. Вопрос был окончательно закрыт лишь летом 1571 года, когда был проведен смотр невест, на котором Иван IV и его сын выбрали себе жен (Иван IV в третий раз, а Иван Иванович впервые)[398].

Что побуждало Ивана IV снова и снова добиваться брака с Катериной, неизвестно, но большинство биографов, как короля, так и царя, настаивают, что в основе этого странного эпизода лежала дипломатия. А. А. Зимин считал, что Иван IV питал амбициозные надежды занять престолы Польши и Литвы, а женитьба на польской принцессе повысила бы его шансы[399]. И. Мадарьяга отметает эту гипотезу, указывая, что, «если бы вопрос был исключительно в династии… Иван мог бы добиваться руки незамужней — старшей — сестры Сигизмунда, Анны, после смерти своей жены Анастасии»[400]. Другими словами, Ивану IV незачем было жениться непременно на Катерине, чтобы приблизиться к трону, — женитьба на Анне точно так же способствовала бы достижению этой цели. В рассуждениях Мадарьяги есть рациональное зерно. Если Катерина стала королевой-супругой Швеции (1569–1583), то Анна была настоящим серым кардиналом Польши и Литвы. После смерти Сигизмунда II Августа, последовавшей в 1572 году, Анна помогла убедить сейм избрать королем Генриха Валуа, младшего брата короля Франции Карла IX, если он женится на ней. В 1573 году Генрих согласился на трон и стал первым избранным королем Польши, но отказался жениться на Анне. Смерть его старшего брата побудила Генриха вернуться во Францию, и летом 1574 года он стал королем Франции Генрихом III, а Анна снова взяла в свои руки контроль над престолонаследием в Польше и согласилась выйти замуж за князя Стефана Батория, с которым и правила как соправительница. После его смерти в 1586 году бездетная Анна предложила своему племяннику Сигизмунду III Ваза (сыну Катерины Ягеллонки) стать наследником ее мужа, так он стал третьим избранным королем Польши. Что ж, Анна Ягеллонка, без сомнения, была самой необычайной женщиной своего времени. Но, вероятно, именно поэтому их брак с Иваном IV никогда не был бы заключен. Анна взяла на себя роль серого кардинала в Польше и Литве, а такая практика вряд ли имела бы продолжение, стань она женой Ивана IV, — столь хитрая и искушенная в политике женщина, как Анна, это определенно понимала. Возможно, Иван IV не столько любил Катерину, сколько был немил Анне.

Наверное, наиболее убедительное объяснение — тот дипломатический мотив Ивана IV, на котором настаивает Бодиль Нэвдал-Ларсен, а именно — женившись на Катерине Ягеллонке, царь надеялся получить Ливонию в приданое, раз оказалось невозможным взять ее силой в течение первых лет Ливонской войны (1558–1583)[401]. И это не последний раз, когда Иван IV будет использовать династический брак как альтернативу завоевания Ливонии. В 1573 году он выдаст замуж за Магнуса Датского выжившую дочь Владимира Старицкого в надежде сделать эту драгоценную провинцию игрушечным королевством Московии с Магнусом, теперь родственником Ивана IV, возведенным на ливонский престол в качестве верного и покорного Москве короля. Как в это самое время доказывали в Центральной Европе Габсбурги, брак может быть лучшим инструментом построения империи, чем война.

Но женитьба на Катерине Ягеллонке, даже если и сулила некие дипломатические выгоды, с точки зрения династической не имела никакого смысла. Помимо того что Катерина уже пребывала в браке (не маленькое препятствие даже для царя), сомнения должен был внушать ее возраст. К концу 1566 года, когда снова возникла идея этого союза, Катерине было уже 40 лет, т. е. ее фертильный возраст подходил к концу. Эти сомнения могло смягчать то, что на пике переговоров между Иваном IV и Эриком XIV в 1567 году она опять была беременна (своим последним ребенком, дочерью Анной). Но, даже учитывая ее здоровье и плодовитость, мог ли Иван IV быть уверен, что будет иметь от нее детей? Возможно, у царя уже начинал формироваться беспечный и гибкий подход к женитьбе, свойственный ему в дальнейшем: как только цели Ивана IV на дипломатической арене будут достигнуты, он сможет устранить Катерину и ради заботы о престолонаследии жениться на ком-то более фертильном. В конце концов, мотивы царя, по которым он преследовал Катерину, нам доподлинно неизвестны и могут целиком лежать в области психологии — сфере, еще более загадочной, чем его династическая политика или точное число и имена его жен.

Эпизод с Ягеллонами сигнализировал о конце периода, длившегося от 1526 года до смерти второй жены Ивана IV в 1569 году, — периода, когда определялось место смотров невест в политической культуре Московии. В эти годы Василий III, Иван IV, а также бояре и их родственники решили продолжить практику смотра невест, опробованную впервые в 1505 году, и даже распространить ее на повторные браки правителя (Василий III) и браки его родственников (Юрий Васильевич и Владимир Старицкий). Это были десятилетия, когда смотр невест закрепился в Московии как царская матримониальная традиция и его связь с большой политикой упрочилась. В ходе шести смотров невест с 1505 по 1549 год