– Он самый, – кивнул Рашид, забирая у повара снимок и бережно пряча в карман.

– Надо бы у Григория уточнить, – почесал затылок диджей, разворачиваясь на каблуках и устремляясь по расчищенной дорожке к главному входу в заведение. Про Цацкеля он больше не вспоминал, увлеченный идеей докопаться до истины и выстроить цепочку из остальных подозреваемых.

Видимо, Николаю Ароновичу надоело стоять в стороне. Он подошел ко мне и зашептал:

– Ну что, Елена? Ситуация проясняется?

– Имейте терпение, – отмахнулась я, устремляясь за парнями.

Двигаясь гуськом, мы обогнули «Эротику» и подошли к главным дверям. Загородив плечами проход в клуб, Григорий осуществлял тщательный фейс-контроль, пропуская посетителей, руководствуясь исключительно собственными симпатиями и антипатиями. Группка не прошедших визуальный отбор парней нудила рядом со столом охраны, требуя немедленно пропустить их в зал. Но Гриша был глух к мольбам и жалобам.

– Григорий, можно тебя на минуту? – сдержанно обратился к здоровяку повар.

– Да, Юр, я слушаю. – Охранник развернулся к нам широким корпусом, утратив бдительность, чем тут же воспользовались отсеянные парни, проскочив внутрь заведения и направившись к кассам.

– Рашид говорит, что после него ты заходил к Мессалине, – выпалил нетерпеливый диджей.

Лицо охранника окаменело, став похожим на чеканный профиль на медали, и Гриша изменившимся голосом отрезал:

– Не было такого! Я с поста ни на минуту не отлучался.

– Ну как же не было, если Рашид говорит… – подпевал диджею повар.

Препирательства зашли в тупик. Григорий уверял, что не уходил с поста, повар и диджей в один голос требовали от охранника признаться в должностном преступлении и подтвердить слова дворника. Увлеченный спором, охранник прекратил пропускать гостей. В дверях образовалась пробка. С улицы доносились возмущенные выкрики замерзших посетителей, недоумевавших по поводу задержки. Так и не придя к единому мнению, высокие переговаривающиеся стороны хотели уже слать гонца за Рашидом, как вдруг, блуждая взглядом по сторонам, я неожиданно увидела под плексигласовым стеклом стола полароидный снимок. Очень похожий на тот, что показывал нам Рашид. Только Мессалину на этот раз держал на руках не дворник, а охранник.

– Гриш, а фотографию кто делал? – как бы между прочим поинтересовалась я. – Кто и когда?

Парень смутился и торопливо заговорил:

– Это не сегодня, это вчера. Рашид все перепутал. После финального прогона вчера я заглянул к Секси Бум. Я только на минуту к ней зашел! Сфотографироваться хотел.

Вытащив снимок из-под стекла, я пристально вглядывалась в картинку. Снимок был сделан в гримерке американцев именно сегодня, в этом не могло быть ни малейших сомнений. Лилии в вазах и остатки клубники на столе неоспоримо доказывали мою правоту. Вчера я украшала уборную Секси Бум орхидеями, а место клубники занимали бананы. Присмотревшись повнимательнее, я сумела разглядеть, что гребень на подзеркальнике уже не лежит.

– Гриш, ты ошибаешься. Ты был у Секси Бум сегодня. Кто вас снимал? – требовательно проговорила я, не отрывая глаз от снимка.

– Я уже уходил из гримерки американцев, когда пришел этот, бузотер. – Григорий покраснел и взмок, подбирая слова. – Он шел умываться. Ну, и заглянул на огонек… А на столе лежал фотоаппарат. Ну, я и попросил этого мужика нас с Мессалиной щелкнуть… Только, Леночка, Косте не говори, – взмолился страж дверей. – Хозяин мигом уволит за такие вещи.

Значит, последним, кто заходил к Секси Бум, был Эдуард Громов. Но и Гриша там все еще присутствовал. И именно в этот промежуток времени гребень пропал. Интересно получается!..

– Леночку я уже уволил! – прогремел голос Костика, выводя меня из задумчивости.

Обернувшись, мы вчетвером стояли и смотрели, как владелец «Эротики» стремительно приближается по коридору.

– Ты что, не поняла, что я тебе сказал? – прорычал Костя, глядя на меня побелевшими от злости глазами. – Пошла отсюда! Нечего персонал баламутить!

Приподняв стекло, я аккуратно положила снимок на стол и, вернув стекло на прежнее место, запахнула пуховик и неторопливо вышла из ночного клуба. Махнула рукой продолжающему стоять под раскидистым дубом Цацкелю и медленно побрела к стоянке такси.

Москва, 1952 год

Проснулся Котя от холода. Руки и ноги сковал мороз, тонкое летнее одеяло не спасало от пробирающего до костей озноба.

– И-раз! И-два! – перекрикивая музыку, гремел на всю комнату хорошо поставленный голос радиоведущего.

Мальчик разлепил тяжелые веки и в лучах утреннего солнца увидел старуху. Синий спортивный костюм с лампасами на ее костистой фигуре висел мешком, при наклонах обтягивая худой зад, похожий на две сухие фасолины.

– Мама? Где моя мама? – захныкал Котя от страха, больше всего боясь, что при взмахе рук горб на спине колдуньи лопнет, с треском выплюнув крылья, иссиня-черные, как у ворон.

Старуха перестала наклоняться и обернулась к мальчику.

– А-а, проснулся! – сурово заметила она, срывая с Коти одеяло. – Хватит валяться! Поднимайся и делай зарядку!

Котя свесил ноги с сундука и, трясясь от холода, ступнями нащупал тапочки и потянулся за рубашкой.

– Прочь одежду! Становись в трусах и в майке! – приказала ведьма, и Котя не посмел ослушаться.

Стуча зубами и трясясь мелкой дрожью, он добросовестно махал руками и ногами, повторяя за бабкой все ее движения. Затем стоял под ледяным душем, а после, выбравшись из ванны на холодный скользкий кафель, растирал посиневшее тело кусачим полотенцем. Потом старуха с подоконника достала кефир и налила Коте в тонкий прозрачный стакан, а себе сварила кофе и, попыхивая папиросой, с наслаждением его выпила, заедая конфетой. Сидя напротив нее, Котя тянул холодный кефир и физически ощущал, как сводит за ушами.

– Ну, а теперь работать! – затушив окурок в переполненной пепельнице и захлопнув окно, провозгласила Гертруда Яновна. – Я дам тебе шахматы, можешь расставить их так, как тебе заблагорассудится. Самое главное – не мешай!

И она, посадив Котю перед доской с черно-белыми фигурами, бодро застучала по клавишам пишущей машинки, не выпуская дымящейся папиросы из железных зубов. Через некоторое время в голове мальчика как будто загудел гулкий колокол, глаза сами собой стали закрываться, а горло болело так, точно его драли наждаком. Положив на стол руки, Котя опустил на них отяжелевшую голову и забылся тревожным сном. Резкий голос бабушки прогнал дремоту и вернул к действительности:

– Что это ты завалился? Я чай поставила. Пойдем обедать.

Котя с трудом сполз со стула и вяло двинулся на кухню. Ноги заплетались, в животе поднималась горячая тошнотворная волна, пока не заполнила его всего, до краев, и не выплеснулась белой жижей на давно не метенный пол. Котя упал на колени. Его тошнило. Утренний кефир горячей лавой извергался на половик. Заглянувшая в комнату ведьма не на шутку перепугалась. Подхватив мальчика на руки, она уложила его на свой диван и, придвинув стул, присела рядом с телефоном. Сняла телефонную трубку и, набрав две цифры, громко заговорила: