– Вас ждут?

– Нет, – растерянно ответила она. – Но мне очень нужно пройти.

– Зачем?

– Я хочу повидать одного ребенка.

– Нельзя. Надо заранее договариваться по телефону с главврачом.

– Но я уже приехала.

– Нельзя.

– Ох, – всплеснула руками Валя. – Я ж забыла совсем. – Она открыла сумку, достала бумажник и, не считая, протянула охраннику плотную пачку купюр.

– Чего это? – У него даже челюсть отвисла.

– Да просто так. Я забыла сказать: я с благотворительной миссией приехала. Вдруг помочь кому-то надо. Вы возьмите, пожалуйста. Дело у вас очень важное.

Собственно, просьба была излишней. Все уже исчезло в его кармане. Ему даже удалось учтиво склонить голову, пропуская ее.

С главврачом, крупной, суровой женщиной было труднее. Валя сначала даже не успевала уворачиваться от ее вопросов: «Как вы прошли? Почему ко мне? Кто рекомендовал? Откуда узнали?» И т. д. Наконец Валя поймала паузу и стала задавать вопросы сама. Меняла по ходу тон. Добрались до ответов.

– Арину не разрешают удочерять. На высшем уровне. Операцию пока не сделали, деньги набирали, а потом… У опекунов возникли проблемы.

– Но ей уже можно делать операцию по состоянию здоровья? Нет противопоказаний?

– Да операция показана ей уже полгода. А девочке все хуже и хуже… Не буду говорить, но тут такие дела… Не до нее сейчас. Но вы учтите, я ничего не говорила, нигде не повторю, и я ничего не решаю. Считай, пропала девка, самой ее жалко.

– То есть как пропала? – холодно осведомилась Валентина. – Вы так много задавали вопросов, что не поняли главного. Мне не нужны ваши врачи, ваши операции, деньги спонсоров. Я забираю ребенка. Все сделаю сама. Если для этого нужно купить место главврача вашего заведения, то завтра я сяду в ваше кресло. Сейчас я выпишу чек на определенную сумму для остальных детей. Для детей! Проверю. А теперь покажите мне Арину. Через день, ну, два, мои юристы оформят все документы, и мы за ней приедем.

Главврач с открытым ртом смотрела на скромную, даже провинциальную женщину в обычных брюках и спортивной куртке. Переводила взгляд на чек с внушительной суммой. Чего творится-то?

– Пошли, – пожала она плечами.

По дороге домой Валентина дрожала в машине. Арина… Это ее девочка. Господи, скорее. Вот для чего она так мучилась всю свою сознательную жизнь. Она должны спасти ангела.

Валентина Сидорова стояла у окна и смотрела в сад. Юристы работают, но как медленно идет время… Она повернулась и вздрогнула от неожиданности. На пороге комнаты стоял Рим.

– Доброе утро, Валентина Ивановна. Я вам не помешал?

– Как мне можно помешать, – пожала Валя плечами. – Я ничего не делаю, вы же в курсе. Если вы хотите получить какие-то распоряжения, то лучше обратиться к Сандре. Она знает, что нужно делать.

– Нет, я о другом. Я хотел спросить… У вас нет фоток Наташи? Ну, там детских, например, из дома…

Валя внимательно посмотрела на серьезное лицо парня, красивые, невеселые глаза, нахмуренные брови.

– Есть. Именно детские. Она рано уехала из дома, потом присылала как-то свои фотографии. Но я их не любила. Чужая она на них. А детские снимки и мама постоянно под подушкой держит, и я привезла. Славная она была девочка. Смелая, доверчивая, смешная. Сейчас покажу. Ты садись.

Валентина подошла к столу, достала из ящика маленький альбом.

– Вот, смотри. Это мы с мамой и… ну, с Наташиным отцом пришли фотографироваться в городское ателье. Видишь, мы с ней в шубах, шапках. Она никак не хотела идти без своей куклы. Мы ей говорили: кукла замерзнет, она в летнем сарафане. Она расстегнула свою шубу, сунула туда куклу и так несла ее всю дорогу. Отец предлагал положить ее себе под куртку. Ната не отдала. Так и фотографировались. Мы и кукла Василиса на первом плане. Видите, какая она забавная, Наташка. Челка всегда у нее до глаз росла, мама укорачивала, а она сразу вырастала… Глаза круглые, серые, смотрит очень серьезно, внимательно… А это ей ее отец комбинезон красивый из-за границы привез. Смотрите, как она стоит. Она вообще актриса по жизни. Надела вроде мальчиковый комбез, руки в карманы положила, нос курносый задрала. Том Сойер просто…

– Да, смешная. Хорошая девочка.

Валя посмотрела на него с удивлением. Его рука, державшая снимок, дрожала. На переносице появилась страдальческая морщинка.

– Я думаю все время, – сказала она тихо, – неужели люди могут так сильно меняться с возрастом. Куда деваются эти прекрасные дети… Впрочем, я последние годы, ну, как последние… Десять лет я ее не видела. Только деньги на маму просила да ругалась в эсэмэсках… Вот ты каждый день ее видел. Скажи мне, что-то в ней осталось от того ребенка?

– Да, – уверенно ответил Рим. – Она иногда была очень смешная, простая, как этот ребенок… Я думаю, ее очень испортили люди. Мужчины.

– И какой она стала, на твой взгляд?

– Трудно сказать. Она мне очень сильно нравилась как женщина. Но я думаю… Думаю, что она была плохим человеком. Она к сильным мужчинам пристраивалась, над слабыми издевалась.

– В каком смысле издевалась?

– В прямом. Она привезла как-то сюда больного парня. Ну, на голову больного. Смеялась над ним, заставляла раздеваться, сама голая перед ним ходила. Кричала, что у сумасшедших ничего не получается с женщинами. Не такими словами, а грубо. Он трясся весь… Я б на его месте ее убил.

– Ты следователю это рассказывал?

– Нет. Вообще никому.

– Надо рассказать. Иначе мы жить не сможем. Сандра говорит, вы уже друг друга подозреваете.

* * *

Марину Степановну Пронькину никто не любил. Так она считала всю жизнь. Ее не любил, а просто терпел муж, не любила и временами терпеть не могла дочь Маша, у нее не было подруг, подчиненные в бухгалтерии, где она работала, замыкались, когда она появлялась в общей комнате. Она иногда слышала шепот за своей спиной: «Подожди, вот эта уйдет… Потом поговорим, эта пришла…» У нее не было объяснений такому отношению. Она считала себя не хуже других. В молодости была совсем симпатичная. Да и сейчас: хрупкая, стройная, со светло-голубыми глазами, нормальным, почти миловидным лицом. У нее тихий, мягкий голос, нерешительный взгляд. Только иногда голос становится неприятно-металлическим, с непримиримыми нотками, а глаза – холодными и злыми. Но это видели и слышали немногие. Марина никогда и никому не сделала ничего плохого. Наоборот: она всю жизнь старалась, чтоб все было как надо. Знала, что муж не только выпивает, но и погуливает, а требовала от него лишь одного – приходить домой в одно и то же время и приносить зарплату. Требовала, как ей всегда казалось, достаточно мирно. Без истерики, битья посуды, угроз. Просто разъясняла, словно учительница, каким должен быть ответственный муж и отец, как мало она требует от него на самом деле. Беседы явно помогали. После каждой из них Сеня долго приходил в одно и то же время. Если приносил зарплату существенно меньшую, чем получал (она не стеснялась звонить своим коллегам в бухгалтерию его работы), то на следующий день откуда-то приносил недостающую сумму. То есть все было почти нормально. Сексуальная близость у них прекратилась вскоре после рождения дочери, Марина совсем из-за этого не переживала, скорее наоборот. Вот только она стала замечать, что выяснения отношений со временем окончательно превратились в ее монологи. И еще. Он все чаще отводил от нее глаза, но она временами ловила его взгляд, косой, невольный… В нем было… Что это было? Раздражение, отвращение, ненависть… Мягко говоря, нелюбовь. Она ни в чем не была виновата, она только хотела, чтоб все было у них, как надо. Иногда она ощущала эту нелюбовь к себе как собственное увечье. А потом стала подрастать дочь… С ней «как надо» не получилось совсем. Марина не помнит, каким она была вообще ребенком, была ли она ребенком. Маша очень быстро стала некрасивым, тяжелым подростком.