Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хебер смеется – и на какое-то мгновение перестает быть исследователем.
– Понимаю, – отзывается он.
Слышится шорох ткани – возможно, Лиза придвигается к Хеберу, проводит рукой по его руке или бедру. Звук, во всяком случае, приятный, уютный.
– Я понимаю, что все это странно, но тем не менее…
Эта реплика Хебера звучит несколько растерянно, как будто он не знает, как вести себя в сложившейся ситуации.
– Далее, как оно обычно бывает в таких случаях, противостояние нагнеталось. Поначалу они затаились, но взрыв стал вопросом времени. А потом последовали новые угрозы и провокации, о которых снова писали газеты.
– Какие, например?
– Например, они украли у нас деньги. Спустя несколько дней после нашего с тобой последнего интервью. Возможно, это звучит не слишком убедительно после сожженного сарая. Тем более что и сумма-то была… какая-нибудь пара тысяч крон… Но ты знаешь, что казна у нас и без того небогатая. А на эти деньги можно было организовать приезд на демонстрацию десяти иногородних товарищей, если поездом, и втрое большего числа, если на машинах… Нет, ты не думай, RAF не оплачивает участие в своих мероприятиях, это было бы слишком. Но организации вроде «Шведского сопротивления» или «Национального фронта» делают это. И пользуются нашей принципиальностью. В конце концов кто-то серьезно пострадает, добром это кончиться не может.
– Понимаю.
– В тот раз мы так и не ответили на их наглость – просто потому¸ что не нашлись как. Сейчас все тихо: ни крупных демонстраций, ни митингов. Но все впереди, потому что ненависть копится. И есть подозрения, что кое-где уже льет через край. Это…
Все звуки заглушает сигнал мобильника, который, как видно, лежит рядом с диктофоном. У меня в наушниках что-то трещит.
– Извини, – прорывается сквозь шумы голос Лизы Сведберг. – Я должна…
Она обрывает фразу на полуслове. Сигналы смолкают.
– Да… – говорит Лиза. – Я не знаю… Что? Откуда вам это известно? Черт… Как я от всего этого устала… Вы… может, поговорим об этом в другой раз?.. Нет… Нет, это не так… Я кладу трубку… Не звоните больше…
– Мне заехать за вами? – раздается приглушенный, как из мобильного, мужской голос.
– Нет, спасибо, – отвечает Лиза.
* * *
И в этот момент, когда разговор по мобильному прекращается, я понимаю вдруг, кому принадлежал этот голос.
Паулю Гофману.
* * *
– Гофман, – говорю я. – Всюду он.
– Похоже, – отвечает Бирк. – Дальше в записи этот голос не встречается, но страшно похож.
– Что он там в таком случае делает?
– Бог его знает. Лиза Сведберг говорила, что Гофман следует за ней по пятам. Правда, это было после убийства Хебера.
– Да, я тоже именно так ее и понял. – Я кошусь на диктофон, как будто жду, что он разрешит наши сомнения и разложит все по полочкам. – А это что за запись?
– Эта сделана уже в ноябре. Между ноябрем и маем ничего нет.
Мы паркуемся на Хорнсбергской набережной, в Кунсгхольмене, у самой воды. Здесь тихо, почти безлюдно. Пустые автомобили выстроились в ряд вдоль улицы. На другом берегу Карлсбергский замок. Бирк меняет позу на сиденье. Он выглядит довольным, можно сказать, умиротворенным. Кладет ладонь на диктофон и нажимает Play.
* * *
Далее голос Хебера. Он говорит быстро, поднеся диктофон к губам. Похоже, он чем-то напуган или же кто-то стоит рядом с ним и подслушивает.
– Она звонила утром. – Хебер задыхается, бормочет: – Чего-то боится, как мне показалось. Не знаю, что там у нее произошло и произошло ли вообще что-нибудь… – Короткая пауза. – Последнее интервью мы сделали в мае, и у меня накопилось много вопросов. Но на этот раз она позвонила сама и предложила встретиться. С ней что-то произошло, я понял это сразу… – Снова пауза. – Хотя, возможно, мне померещилось.
* * *
Раздается треск, все стихает. Наконец появляется она. Я отчетливо слышу звук поцелуя. Это интервью начинается как и остальные: Хебер задает вопросы и слушает ответы, на этот раз необыкновенно многословные. Вроде все как и должно быть, но я замечаю одну странность: Хебер говорит как-то особенно осторожно, а она как будто горячится. Именно «как будто», как человек, сознательно игнорирующий то, что его волнует на самом деле.
– Что с тобой? – спрашивает Хебер. – По телефону ты была другой. Ты хотела мне что-то сказать?
– Нет, ничего, – отвечает она.
– Неправда. Я тебе не верю.
– Почему не веришь?
– Потому что я знаю, как ты ведешь себя, когда чего-то избегаешь.
– Нет, не знаешь.
Сейчас мне хотелось бы видеть выражение лица Лизы Сведберг. Она вздыхает, щелкает зажигалкой.
– Я здесь услышала кое-что… что меня насторожило…
– Что?
Она молчит.
– О’кей, – говорит Хебер. – От кого ты это услышала?
– От одного знакомого из RAFа.
– Я его знаю?
– Вряд ли.
– Это мужчина или женщина?
Нет ответа.
– Ну хорошо… Когда он тебе об этом рассказал (или она рассказала)?
– Сегодня утром. Мы сидели в кафе «Каиро», а потом ушли оттуда.
– Ты хорошо знаешь этого человека?
– Нет, но я ему верю.
– То есть ты хочешь сказать, что то, что услышала от него, правда?
– Именно… Но дело в том, что… что именно поэтому я и не могу тебе это рассказать.
– Я не могу настаивать, – отвечает Хебер. – Я не вправе что-либо от тебя требовать… Но мне показалось, что ты сама хотела поговорить со мной об этом.
– Да, хотела… – Лиза Сведберг переходит на громкий шепот. – Именно поэтому я и позвонила тебе… Но… я не знаю, могу ли я…
– Чего ты не знаешь?
– Насколько далеко простирается наш с тобой договор о неразглашении.
– Бесконечно далеко, – отвечает Хебер, без видимого желания в чем-либо ее убеждать. – Даже если ты признаешься в совершении тяжкого преступления, твои слова не выйдут за пределы этой комнаты. Только одно может толкнуть меня на нарушение нашего договора: возможность предотвратить преступление, которое иначе будет совершено со стопроцентной вероятностью. Но даже в этом случае я ничего никому не должен. Я исследователь, и у меня свои задачи. Так что наш договор о неразглашении можно считать в принципе нерушимым.
– Ты уверен? Ты действительно сможешь держать язык за зубами, если узнаешь о том, что готовится преступление?
– Это то, о чем ты хотела мне рассказать?
Молчание. Потом голос Хебера: