– Поплыли обратно, Ник, – сказала Соня. – Я замерзла.

На берегу, пока Ник, отвернувшись, переодевался, она стянула с себя мокрый купальник. Но платье надеть не успела – он быстро обернулся и потянул ее к себе, одновременно садясь на песок. В этом его порывистом движении совсем не было ни грубости, ни уверенности в каком-то своем праве, а была лишь такая же чистая страсть, от которой волновалось вокруг его тела море.

– Погоди, Сонь, не одевайся... – шепнул он ей прямо в голый живот. – До чего ж соскучился по тебе...

Они были скрыты от набережной большим камнем, и видно их было только с моря. А море было пустынно, и не было у Сони никаких причин не ответить сейчас на его порыв...

Римский, прекрасный профиль Ника освещался луною, как рисунок на древней монете. Пожалуй, он все-таки изменился за этот год: окончательно исчезла мальчишеская тонкость, плечи стали широки и тверды, как большие прибрежные камни. Соня положила руки на его плечи, осторожно провела по ним ладонями. Как ей хотелось, чтобы сердце ее отозвалось на это прикосновение, чтобы дрогнуло оно так же, как дрогнули в эту минуту плечи Ника! Но сердце ее молчало, и только нежность плескалась у нее внутри, только нежность.

– Не сердись на меня, – чуть слышно сказала Соня. Она наклонилась и коснулась губами мокрых густых кудрей у него на макушке. – Езжай со спокойной душой.

Так всегда говорила мама – неважно, далеко ли Соня уезжала. И она повторила сейчас эти простые слова своего детства единственному мужчине, за которого, не задумываясь, отдала бы жизнь, но которого все-таки не любила.

Он замер, прижавшись лбом к ее животу. Его дыхание обжигало до слез.

– Ты... влюбилась там в кого-нибудь? – глухо выговорил он.

– Нет.

– Тебе там сильно хорошо?

– Нет.

– Тогда почему?..

Соня молчала. Хорошо, что он не знал, что она решила вообще не возвращаться больше в Москву. Иначе, наверное, и спрашивать ни о чем не стал бы – перебросил бы через плечо да и увез с собою.

Она представила, как висит, перекинутая через плечо Ника, будто степная пленница, и ей стало весело. Да ей ведь и прежде не бывало с ним грустно. Вернее, печаль ее с ним была светла, как в стихотворении Пушкина, которое они вместе учили когда-то в школе.

– Проводи меня домой, – сказала она.

Он встал и послушно двинулся к набережной.

– Давай только оденемся. – Соня едва сдержала улыбку, хотя сердце у нее разрывалось от жалости к нему. – Смотри, у тебя джинсы намокли.

До Садовой они шли рядом, словно не решаясь коснуться друг друга. Но когда свернули к Сониному дому, прошли под ветками магнолии и остановились под каштаном, Ник обнял ее так горестно, что она не стала его удерживать.

– Почему все так, Соня? – Горестными были и голос его, и взгляд. – Мы же с тобой, когда вдвоем... Как дышим, вот как!

Это была правда.

– Не знаю, почему, – вздохнула она. – Прости меня.

И это тоже было правдой – вне логики, вне каких бы то ни было объяснений. Соня в самом деле не знала, почему в то самое время, когда поняла, что любовь – чувство ей незнакомое и ненужное, она отказывается от жизни с Ником. От жизни, в которой уж точно не будет ничего, кроме добра и простой, как в детстве, чистоты отношений.

«Я тебе позвоню. Туда, в Америку», – хотела сказать она.

Но тут же поняла, что говорить этого не нужно. Не нужно, чтобы прошлое заставляло его оглядываться назад, ожидать каких-то несбыточных сигналов счастья в той его, будущей жизни.

– Иди домой, Ник, – сказала Соня. – Ты самый хороший.

Ялта застыла во льду.

Несколько дней подряд шел дождь и ветер был такой сильный, что сбивал с ног даже внизу, на Садовой, а выше, на Чайную Горку, не давал подняться вовсе. Потом ветер и дождь прекратились, но тут же ударил мороз, и Ялту сковало льдом в одну ночь, будто зачаровало.

– Не ходила бы ты на работу сегодня, Сонечка, – сказала мама. – Ну кто в такую погоду стричься надумает?

Наверное, мама была права. Но Соню охватывала тоска, когда она представляла, что придется провести целый день в промозглой тишине квартиры, прислушиваясь к шорохам и поскрипываниям в стенах старого дома. Они были родными, эти скрипы и шорохи, но тоска от этого не проходила.

Поэтому Соня все-таки отправилась на работу.

Вернувшись в Ялту, она устроилась в ту же самую парикмахерскую, где работала и до отъезда. И была уверена, что все, что произошло с нею за этот год – студия, массовка, дом на Сивцевом Вражке, Петя, Алла Андреевна Дурново, – от такого вот попадания в ту же самую ячейку жизни изгладится из ее памяти совершенно.

Но этого не происходило – Москва стояла у нее внутри комом, и иногда Соне казалось, что воспоминания об этом городе не дают ей дышать.

Но сегодня ей было не до отвлеченных мыслей. Все ее усилия были сосредоточены на том, чтобы хоть как-то передвигаться по улицам, превратившимся в сплошные полотна льда. Ей казалось, что даже деревья, до макушек скованные льдом, нетвердо опираются стволами о землю и вот-вот упадут, подскользнувшись, как то и дело подскальзывались редкие прохожие.

В парикмахерской царило уныние.

– Добралась, Сонь? – без интереса спросила Наташа. – А Полина Максимовна по дороге упала. Может, даже ногу сломала. Звонила, говорит, в травмопункте сидит. Там народу сегодня ужас сколько. Вот ведь, бедному жениться – ночь коротка!

– Почему?

Соня не поняла, какая связь между бедностью, сломанной ногой Полины Максимовны и Наташей.

– Не везет мне по жизни, вот почему, – объяснила та. – Билеты на сегодня в театр взяла, а тут такое творится. Теперь не пойду, конечно.

– А что за театр? – поинтересовалась Соня.

– Московский какой-то на гастроли приехал, я раньше такого названия и не слышала. Погоди, в билете посмотрю. Может, ты знаешь.

На билете, который Наташа с трудом отыскала в своей необъятной сумке, стоял тусклый штамп с названием театра – «Прошлое – настоящее».

Название было отмечено такой нарочитой красивостью, что показалось Соне смешным. Она улыбнулась – и тут же поняла, что год назад такое название не вызвало бы у нее улыбки. Показалось бы странным и в странности своей даже привлекательным. Теперь же она словно видела это название насквозь и людей, которые его придумали, видела насквозь тоже. И это заставляло ее улыбаться с простым пониманием того, что люди эти молоды, что очень хотят выглядеть взрослыми, а главное, что они чисты в своей любви к искусству, и потому даже нарочитость проявления этой их любви вызывает не раздражение, а лишь улыбку.

– Никогда про такой театр не слышала, – сказала Соня.