Взлетает самолёт, в нем Маша и Миша. Маша положила голову ему на плечо. Миша, пытаясь преодолеть внутреннюю дрожь, пробует читать журнал, но ничего не понимает. Тихо целует Машины волосы.

На площади перед аэровокзалом Миша договаривается с извозчиком. Вещей у них почитай что и нет – две лёгкие сумки через плечо. Они обращают на себя внимание – красивые люди.

В машине они молчат. Маша смотрит на свои родные места.

Миша взял её за руку.

– Маша… Вот мы с тобой… прилетели…

– Я от нервов заснула, – отвечает Маша. – Ничего не заметила.

– Как ты тихо спишь. Как птичка.

– Не, я вообще брыкаюсь. Ворочаюсь. Люди утверждали – разговариваю во сне на неизвестном языке. Я беспокойный… партнёр.

Миша юмористически пожимает плечами.

– Брыкайся на здоровье. Долго ещё?

– Долго.

– Давай теперь я посплю… – говорит Миша, обнимая Машу.

Они высадились в небольшом посёлке у моря, возле крепкого двухэтажного дома.

– Вот моя деревня, вот мой дом родной, – говорит Маша. – Миша, ты извини, я тебя представлю как мужа. Тётка у меня правильная, в Москву провожала – всё пилила, испортишься, говорит, закрутишься, золото на медяки разменяешь…

– Хорошо, пусть я буду муж. И уж попрошу без фокусов. Чтоб слушалась, ясно?

– А я не слушаюсь?

– А вот мы посмотрим, какая из тебя жена.

Тётка Галя, здоровая пожилая женщина явно крутого нрава, как раз домывала полы.

– Эть! – крякнула она с досадой, завидев Машу и Мишу. – Машура! А что это ты за телеграммку прислала – приеду, когда приеду, чего приеду? Ни дня, ни рейса – ничего…

– Галуша моя… – Маша обняла тётку.

– Да руки грязные, погоди, Машура…

Тётка обтёрла руки об передник, всмотрелась в Машу.

– Хороша, зараза. Ещё краше стала.

– Вот, Галуша, это мой муж. Миша.

– Муж? – удивилась тётка. – Хоть бы слово написала. Честно – муж? Расписались или так?

– Расписались, – ответил Миша. – Только что.

– Снимайте обувку, я вам тапки дам. Пошли наверх, в твою комнату. Я там всё намыла.

Галя проводит Машу и Мишу в светлую, чистую комнату с большим окном на море.

– Так ты поёшь или что? – спрашивает тётка.

– Пою, вовсю пою. Диск тебе привезла.

– Да как я его слушать буду? Мне его совать некуда, твой диск, – ворчит тётка.

Маша крутится по комнате, напевает.

– Как я хотела к тебе, моя комнатка! Зимой в Москве закрою глаза – и вижу…

– Так чего – приезжай, живи. Ну вы погуляйте пока, а через час обедать сядем. Отдыхайте, – машет рукой тётка и уходит по своим хозяйским делам.

– Ты что молчишь? – спрашивает Маша. – Тебе нравится?

– Да неужели нет? – отвечает Миша. – Как сон всё. Нереально. Нет чувства реальности. Потерял.

– Пойдём к морю. Я в море хочу.

– Холодно, Маша.

– Мне не холодно! Мне вообще не бывает холодно!

Спустились к морю. Маша разделась, бегает по берегу, поёт. Миша приближается к ней с опаской, вспоминает свой сон. Маша оборачивается – но лицо у неё молодое, прекрасное, залитое солнцем.

– Ты что такой надутый? – спрашивает она Мишу. Миша обнимает её, она тянет его в море. – Пошли, пошли, в воду, туда, скорей…

Они прыгают в волнах, целуются.

– Ну вот, – смеётся Маша. – А ты хотел – в туалете…

– Пойдём в твою комнату, – говорит Миша. – Я требую исполнения супружеского долга.

– Прямо сейчас? Может, потерпишь до ночи?

Миша категорически мотает головой.

– Знаешь, – говорит Маша, – я боюсь.

– Все боятся, – наставительно отвечает Миша. – Все боятся и все делают. Хорошие девочки должны слушаться… Господи, какие у тебя глаза… Светишься вся…

– Я родом из солнца! – кричит Маша.

Миша и Маша в постели. Друг в друге, не хотят разъединяться.

– Не уходи, – шепчет Маша.

– А всё, я тут навечно, – отвечает Миша.

– Так и будем жить, хорошо?

– Ага, и ходить так будем. Постепенно к нам привыкнут…

Смеются.

– Нет, надо идти обедать, – вспоминает Маша. – Ты забыл, мы люди, а люди всё время едят…

– Я, может, и человек, а ты разве человек?

– А кто я?

– Стихийное бедствие.

– Не выдумывай… Я человек. Не такой, как ты, но человек. Есть хочу! – вскакивает Маша. – Пошли к людям. Наверное, полпосёлка набежит. Я тут что-то вроде героини.

– Ещё бы… – соглашается Миша, одеваясь.

Маша пальчиком упирается в крест на его груди.

– Ты всё время крест носишь? Ты фанатик?

– Почему – фанатик? Обыкновенный, православный. Рядовой.

– Что, сильно веруешь? – как-то скривилась Маша.

– Обыкновенно.

– А он тебе сейчас не мешал? – ехидно интересуется Маша. – Там у вас нет трансляции?

– Какой трансляции?

– Ну как же? Седьмая заповедь. Там должен быть голос: грех, грех, грех…

– Там нет голоса. Это символ веры, и всё. А что касается грехов – то это вопрос личной совести. Притом, заметь себе, Маша, – это вопрос моей личной совести, я его и решать буду.

– Ты сказал это злобно.

– Не злобно, а твёрдо.

– Твёрдо, – повторила Маша, пристально глядя на Мишу. – Раздавишь ты меня… своим крестом.

– Это ты меня сожжёшь… своим солнцем.

– Кто кого, значит? – спрашивает Маша, упершись руками в Мишину грудь. – Ты сильнее меня!

– Я сильнее другой силой, – отвечает Миша. – А твою силу мне-не-о-си-лить!

Оба, смеясь, падают на постель.

Набежало, действительно, полпосёлка: в саду, за столом, под деревьями праздновали Машин приезд человек двадцать. Впрочем, молодых было мало, и Миша с Машей невольно, ничуть не заботясь о том, обдавали людей свежим счастьем, как тёплой волной. Маша с аппетитом набросилась на еду, Миша – нет, в нём всё-таки возникало напряжение от полной загрузки нервов. Тётка Галя, при всей своей наработанной годами чинности, гордилась племянницей открыто.

– Ешь, ешь, моя красавица, – приговаривала она. – Что там в Москве хорошего, в ваших супермаркетах дрянь мороженая…

– В центре вообще продовольственных магазинов нет – офисы, бутики… – ответила Маша.