Другие причины бюрократического отчуждения следует искать в той сфере, которую А. А. Зиновьев назвал бы коммунальной, – в господстве научных клик. Как пишет Ч. Р. Миллс: «Функция академической клики состоит не только в регулировании конкуренции, но также и в установлении норм и распределении вознаграждения за работу, сделанную в соответствии с установленными на данное время нормами» [91, 126–127]. Результатом подобной коммунальной бюрократизации науки становится, по Ч. Р. Миллсу, отчужденный человек; «Бюрократическая рациональность, судя по всему, фактически ограничивает саму возможность индивида обрести волю и способность к самостоятельному мышлению» [91, 193].

С момента написания «Социологического воображения» прошло более полувека, но ситуация в социально-гуманитарных науках не улучшилась. Скорее, она ухудшилась. Очень показательна здесь оценка реакции американских гуманитариев и политиков на кризис 2008 года, данная известным американским политологом И. Шапиро: «Можно было подумать, что как только кризис несколько поутихнет, сам размах коллапса заставит западных политиков вернуть себе хотя бы часть той власти, которая была ими отдана финансовым институтам в прошлом десятилетии. Однако на момент конца 2010 года в этом направлении был проделан лишь самый минимум работы. Учитывая, что ученые экономисты не смогли оказать ни малейшей помощи ни в понимании кризиса, ни в реакции на него, правительства западных стран осознали свою полную зависимость от архитекторов кризиса, оказалось, что только последние могут помочь с ним справиться» [134, 18]. Можно сказать, что волкам было предложено охранять овец.

У этого отрыва гуманитариев (экономистов!) от реальности, согласно И. Шапиро, есть целый комплекс гносеологических, социальных и политических причин: «Часть причин касается интеллектуальной сферы, они связаны с колебаниями академической моды. Часть – сферы институциональной, они отражают структуру академического сообщества, а также структуру стимулов к совершенствованию в век исчерпанных парадигм и углубляющейся специализации. Все это может быть усилено извращенным стремлением к точности, когда страх казаться недостаточно научным сеет среди молодых исследователей страх остаться верным реальности. Другая часть причин носит политический характер в самом широком смысле этого слова, их суть во взаимоотношениях между обособленными гуманитарными науками и воспроизводством общественного и политического порядка» [134, 26].

По мнению И. Шапиро, главные проблемы в гуманитарных науках возникают из-за господства логисцистских дедуктивных теорий, выводы из которых обычно слишком общие, чтобы их можно было соотнести с какими-либо эмпирическими наблюдениями, и бихевиоралистских эмпирических исследований, часто игнорирующих факторы, принуждающие людей к якобы добровольному поведению [134, 28]. Для выхода из научного кризиса И. Шапиро предлагает исходить из реального существования каузальных механизмов независимо от нашего сознания и признания научного метода в качестве лучшего способа ухватить их истинный характер [134, 36]. Что касается парадигмальной концепции Т. Куна, то, по мнению американского политолога, она, во-первых, не позволяет отличать программы формирующиеся от программ, уже деградирующих, во-вторых, мало подходит именно для социальных наук, где, как говорил сам Т. Кун, «постоянная критика и перманентное стремление к обновлению являются – и должны являться – основополагающими механизмами развития» [134, 159].

На наш взгляд, если учесть близость взглядов тех же И. Шапиро и Ч. Р. Миллса, корни важнейших проблем социально-гуманитарных наук следует искать в социальной сфере. Государство, как отмечал еще К. Маркс, есть явление классовое. Наука, обслуживающая интересы государства и крупных компаний, не может не быть классовой. Чем более социологи и другие гуманитарии превращаются в простых наемных работников, тем более от них требуется соответствовать идеологическим рамкам, установленным правящим классом (различия между олигархией международной и олигархией национальной – это различия внутри класса).

Современный капитализм, рассматриваемый как глобальная система, как способ производства, явно вступил в полосу исторического упадка. Симптомами этого упадка можно считать: усиление роли сервиснорентных отношений; резкий рост разрыва в развитии между странами ядра и периферии миросистемы, вызывающий массовую эмиграцию на Запад (которую И. Валлерстайн в свое время сравнил с Третьей Мировой войной); дестабилизацию всей системы международных отношений, приведшую к балансированию на грани ставшей вполне реальной Третьей Мировой войны; пролетаризацию большей части интеллигенции и других работников нематериальной сферы и превращение достаточно стабильного консъюмеристского «общества двух третей» в «общество половины», а то и «одной трети». На повседневном уровне все это находит свое выражение в росте отчуждения, усилении страха безработицы, бюрократизации всех сторон жизни, распространении аполитичности и иррационализма. В результате складывается весьма неблагоприятная ситуация для развития социально-гуманитарного познания.

По мнению З. Баумана, современное общество разрушает связь индивидуального и социального [7, 7]. Некое ощущение единства пролетариата, возникшее в начале ХХ века, все более исчезает, когда в новых условиях безработные из резервной армии труда рискуют превратиться в вечных безработных [7, 93]. В кризисе оказывается и ориентированная на поддержание определенных культурных стандартов система образования, так как жизненный успех зависит теперь от той скорости, с которой люди расстаются со старыми привычками, а не от скорости приобретения новых. Университеты все меньше являются тем местом, где приобретаются и теряются репутации. Известность заменяет собой славу и научные дипломы. Формирование устойчивой идентичности уже больше не является целью образования [7, 158–185].

Наконец, благодаря росту отчуждения уже на уровне повседневности, мощнейший удар наносится по одному из главных принципов научного социально-гуманитарного (да и вообще научного) познания – принципу историзма. Как пишет З. Бауман, всеобщая неуверенность разрушает веру в будущее, индивидуальность и единство временного восприятия своей судьбы: «Когда господствует неуверенность, планы на будущее становятся временными и неустойчивыми. Чем слабее контроль человека над настоящим, тем меньше планов он строит на будущее – сами отрезки времени, называемые “будущим”, становятся все короче, а жизнь в целом разделяется на эпизоды, которые рассматриваются один за другим» [7, 143]. Видимо, именно здесь следует видеть причины кризиса общественно-исторического сознания, оказывающего огромное влияние на всю сферу социально-гуманитарных наук.

Крупнейший отечественный специалист в области историографии и методологии истории Б. Г. Могильницкий в самом конце ХХ века писал: «Порвалась связь времен. В широком общественном сознании, да и среди самих историков, утвердилось представление о коренном разрыве настоящего с прошлым, а, следовательно, и о том, что знание прошлого не может служить руководством к пониманию настоящего и предсказанию будущего – уже в силу непохожести на настоящее» [51, 13]. Среди причин кризиса отечественный историк отмечает и конкуренцию со стороны других социальных наук, и распространение враждебной историзму «массовой культуры», и постмодернистское превращение истории в поле для импровизаций, и сциентизацию языка историков, превращающую историю в науку для избранных [51, 8, 17, 21]. При этом, по мнению самого Б. Г. Могильницкого: «…радикальный разрыв с духовными ценностями прошлого, воплощенными в историческом сознании народа, ведет к прогрессирующей дестабилизации общественных отношений, и в конечном счете к провалу любых попыток социального реформирования» [51, 40].