— Чего-то я по омуту тоскую, — призналась она.

Обе подруги испуганно посмотрели на нее.

— По какому еще омуту? — поинтересовалась Люська. — Ты что, собралась в омут головой кинуться?

— Да нет, — отмахнулась Женя. — Я по той жизни, которую ты омутом называешь, тоскую. До чего это хорошо — сидеть себе дома, смотреть телевизор, иногда прогуливаться с котом! И никаких идиотских потрясений!

Она посмотрела мечтательно в окно. Там, в ночной тишине, нормальные люди спали, и завтра их ожидала такая же, нормальная, жизнь.

А что завтра ожидает ее, Женю?

«Да, судя по моему печальному опыту, ничего хорошего, — сама себе ответила Женя. — Дай Бог, чтобы хуже ничего не приключилось…»

* * *

Александру впервые за последнее время снился сон.

Нет, ему часто виделись сны, но только все из разряда кошмаров. Сначала и этот сон показался ему таким же — рев машины, перекрывающий завывания ветра, и одинокое темное шоссе…

Пока он не понял — это его машина. Он за рулем. Его маленький болид с отчаянной яростью взрезал ночную темноту, на космической скорости мчался вперед, опровергая все законы бытия, так и норовя взлететь…

И он был за рулем.

Его охватили страсть и радость, как в былые времена, когда играть с судьбой казалось ему единственным смыслом жизни. «Так я испытываю настоящее чувство, — объяснял он Тане. — Только так я могу понять остроту бытия… На лезвии, понимаешь? Иначе — спячка…» «И я тоже спячка?» — обижалась Таня.

Теперь Таня стала сном. И другие сны он запретил себе видеть. Только ее…

Теперь его смыслом жизни стала вечная боль.

И вот пожалуйста, он во сне снова испытывает счастье, он уносится прочь, твердо зная — и в этом его стремительном движении заключен смысл.

С веселой яростью он мчится по этому одинокому шоссе, сам одинокий и не испытывающий от этого ощущения никакой боли.

Он знал: хотя бы во сне он их встретит. Он не может их не встретить…

«Я знаю, Господи, что Ты обещал суд каждому, — шептал он горячими губами. — Но Ты милосерден… А эти двое не заслуживают снисхождения».

И он их увидел. Белый «лэндкрузер» с двумя белыми блинами лиц в окне с разинутыми от ужаса ртами. Казалось, машина не движется. Стоит на месте…

Он усмехнулся. Он знал, что сейчас их лица, рассыпятся на мелкие осколки и эти двое превратятся в тени, бесцельно бродящие по земле, не находящие покоя…

Плевать.

Он уже был близко, очень близко и вдруг увидел одинокую фигуру на обочине. Тонкая женская фигурка — «и почему эта женщина так похожа на ребенка, словно и есть дитя?».

Женщина метнулась, и снова он ее увидел, выдохнув с облегчением — ему показалось, что она сейчас попадет под колеса, непременно, таким резким было ее движение. «Черт, о чем она думает?» Она выпрямилась, прижимая теперь к груди что-то огромное белое… Он скорее догадался, чем увидел, — какое-то животное. Кот, собака… Кот?! Она рисковала жизнью из-за кота?

«Белый, как Тобиас», — подумал он, и его сердце наполнилось нежностью и немного страхом, что с ними обоими что-то может случиться. Откуда пришла эта мысль, он не знал. Родилась в изгибах сознания, выплеснулась и заставила остановиться — резко, так, что он чуть не ударился о лобовое стекло.

Он почувствовал, что снова придется повременить с местью. Потому что он вдруг ощутил опасность, огромную опасность — для этой женщины, еще не осознавая, откуда, от кого, зачем.

Он искал ее сегодня, не понимая, зачем он приехал туда, а потом сам испугался — не стал заходить в ее дом…

«Люди, которых ты любишь, погибают…»

И все-таки…

Надо, чтобы он был с ней рядом. Он должен ее найти и просто стоять с ней рядом. Он не станет ее любить. Просто будет рядом…

Чтобы снова не произошло непоправимое…

Он долго не мог заснуть. Никогда еще его так не раздражало чужое дыхание рядом. Она подчиняла его себе даже во сне. Ее рука лежала на его руке, цепкая, не терпящая движения против. «Стоит мне шелохнуться, — подумал он, невесело усмехаясь, — и ее длинные ногти вцепятся в мою кожу…»

Он попытался это сделать — так, для практического опыта, — она так и сделала. Сонно вздохнула и сжала пальцы, усилив хватку…

«Но мысли-то мои она вот так уцепить не сможет, — невесело усмехнулся Сергей. — Я все равно буду думать о Женьке… Глупой Женьке. Уходящей в неизвестность — зачем, куда, почему… Ах да. Из-за нее».

Он почти с ненавистью посмотрел на Ирину. И тут же испытал укор совести — во сне Ирина была похожа на ребенка, безмятежного, невинного. Даже ее обычное, властное, выражение теперь смыл сон.

И все-таки это была ее идея. «Я приеду, мы отпразднуем вместе Новый год… Бедняга, Сереженька, ты же не можешь сидеть один, раз твоей жене приспичило в такой неподходящий момент отсутствовать…»

Его раздражение против Женьки тогда усиливалось благодаря ее словам. «И в самом деле, у тебя есть муж, у мужа есть неприятности, и вообще — почему она решила отметить Новый год в этой чертовой Москве? Скучает по родственничкам? Так ведь ее родители сами переехали в Москву, никто их не гнал отсюда».

Он снова злился все больше и больше, подсознательно связывая эту злость именно с Ириной, ее присутствием. Словно она была так переполнена этим чувством, что невольно заражала окружающих.

Когда они познакомились, она казалась совершенно другой. Обиженной, страдающей… Она все время говорила, что замерзает в этом жестоком, холодном мире. Она говорила о себе как о птице с подбитым крылом. И в самом деле напоминая птицу. Только иногда, смотря на ее профиль, он ловил себя на том, что птица-то хищная. Не ласточка. Не стриж… А кондор какой-то.

Нет, черты ее лица тут были ни при чем. Нос был маленький, слегка вздернутый. И сама Ириночка была беленькая, кудрявенькая — с ангельским лицом. Это сейчас она перекрасилась. А в ту, первую, их встречу все так и было.

Дело было не в лице. В глазах. В выражении глаз, которое появлялось, когда ее никто не видел.

Хищное и властное.

Она словно злилась на весь мир за то, что он отказывается ей подчиниться. И на самого Господа Бога за то, что ее судьба не совпала с ее личными планами. Однажды она проговорилась. «Меня так часто унижали», — сказала она, и он спросил: «Как?» Она промолчала. Потом проговорила: «Есть люди, которые меня унижали. Как — я не могу тебе сказать, потому что ты тоже захочешь меня унизить, я знаю…»

Может быть, поэтому она и стала хищницей, решил он, по привычке начав оправдывать ее.

Женька — другое дело. Она всегда парила над землей, касаясь ее поверхности лишь слегка — кончиками пальцев ног, как воздушная балерина. Как ветер…

Ее просто невозможно было унизить. Для этого надо было сначала сломать ей крылья…