Консервативный вариант тезиса о деколонизации похож на описанную выше трактовку, но консерваторы сильнее подчеркивают «угнетательскую и империалистическую» политическую культуру русского народа, его склонность к угнетению и экспансии и рассматривают колониальные институты как непосредственно воплощение этого империалистического склада мышления. Например, Ричард Пайпс, также сравнивавший Чечню с Алжиром, настаивал на предоставлении Чечне независимости как на единственном способе предотвращения дальнейшего территориального распада России5. Еще резче высказывался Збигнев Бжезинский, возлагавший на «русских» ответственность за то, что чеченцы не имели собственных политических институтов6. Кроме того, Бжезинский считал, что отношение России к чеченцам, другим национальностям, как и национальная политика СССР (а потом и России), в целом после смерти Сталина не претерпели изменений. По словам Анатоля Ливена, «осуждение сталинизма Никитой Хрущевым, реформы Михаила Горбачева, мирный уход СССР из Польши, признание Россией независимости бывших советских республик — всем этим пренебрегли»7. По-видимому, западные геополитики особенно озабочены возможным возрождением российской государственности, якобы эквивалента империи8.

При пристальном изучении обнаруживается, что тезис о деколонизации отстаивать трудно. Подход, предписывающий так называемую нулевую сумму результатов и сводящийся к возможности построить или империю, или полную независимость, не может признать самый главный вызов, с которым сталкивается современное государство. Вызов таков: как устроить меньшинства и гарантировать их права, но при этом не подорвать политическую стабильность и территориальную целостность государства. Как утверждают ученые, международный порядок признает право на выход из состава государства, хотя крайне негативно относится к одностороннему пересмотру границ9. Самоопределение нежизнеспособно, если оно происходит ценой политической нестабильности, развала государства и массовых нарушений прав человека, а совершенно очевидно, в Чечне все это имело место. Еще проблематичней является исходное предположение о культурной несовместимости русских и чеченцев, или, как сформулировал один ученый, «трудно вспомнить или придумать пару других вероятных кандидатов на историческую вражду, чем российское правительство и чеченцы»10.

Иной, продуктивный подход к пониманию России заключается в представлении об отказе от советской модели государства и борьбы за утверждение новых политических и экономических основ российской государственности. Постсоветская Россия — новое государство, поскольку она действует в новых международных условиях, не приемлющих традиционные модели имперского господства. Однако долгая история Российской империи и сложные отношения с нерусскими национальностями делают создание механизма разделения власти в регионе проблемой.

История отношений России с Чечней включает в себя затяжную войну, которую Россия вела в XIX веке за подчинение чеченских тейпов империи, а также организованную Сталиным массовую депортацию чеченцев в Среднюю Азию в 1944 году. Все же было бы ошибкой представлять эти отношения исключительно как историческую конфронтацию11. Например, вопреки сталинистским представлениям большинство чеченцев не сотрудничало с Гитлером во время Второй мировой войны, а на самом деле многие из них отважно сражались на стороне СССР. Российские цари питали к чеченцам достаточное доверие для того, чтобы нанимать их в свою личную охрану, и представители этого народа служили в некоторых отборных частях Советской армии. Многие чеченские интеллектуалы разделяли представления Михаила Горбачева о демократических реформах и мирном сосуществовании разных национальностей в рамках единого советского государства. Общая история отношений русских и чеченцев слишком сложна, и ее вряд ли можно описать как «конфликт цивилизаций» — или, говоря словами бывшего президента Чечни Аслана Масхадова, «войну, продолжающуюся более 400 лет»12.

В годы перестройки, по мнению некоторых чеченцев, идею демократии похитили криминальные элиты и этнические националисты, увидевшие в упадке советского государства возможность сецессии. Этим силам удалось возобладать и навязать чеченскому народу свою политическую программу. Лидер этнических националистов Джохар Дудаев, в прошлом — советский генерал, смог свергнуть Доку Завгаева, тяготевшего к союзу с Россией. Во всем регионе набирал силу сепаратизм, а Горбачев проявлял медлительность и не предлагал сильной, объединяющей альтернативы. Когда в 1991 году Дудаев в одностороннем порядке провозгласил независимость Чечни, новый российский лидер Борис Ельцин игнорировал этот акт, так как сам пришел к власти на основе сецессионистской платформы. Занимаясь подрывом устоев советского государства и отстранением Михаила Горбачева от власти, Ельцин зашел слишком далеко и уже не мог управлять процессом13. В качестве революционера, способствовавшего развалу Советского Союза, Ельцин попросту не мог инициировать процессы примирения и восстановления единого государства. Вместо попыток восстановить государство он за спиной Горбачева плел интригу, направленную на демонтаж единства, и дошел до обещания дать входившим в состав России столько суверенитета, сколько они «могли взять»14. В то же время были посеяны семена сецессии Чечни.

Для России проблема Чечни в то время являлась одним из важнейших вопросов перестройки государства в условиях усиливавшихся этнонационалистических настроений, причем реформированием занимался режим, имевший сепаратистское происхождение и пришедший к управлению в результате свержения центральной власти. К моменту, когда Ельцин решился на вмешательство в чеченскую ситуацию, а это произошло в начале 1994 года, время было безнадежно упущено. Дудаев уже не контролировал республику полностью и вынужденно делил власть с организованной преступностью15. В Чечне наступила политическая нестабильность. Общество фрагментировалось и больше не могло функционировать как единое целое16. Российская армия — государственный институт, переживший крайнюю деморализацию и унижение в ходе затяжной кампании дискредитации советской системы, — не могла даже приблизиться к восстановлению порядка и усугубляла положение тем, что занялась преступной деятельностью, творила жестокости и разрушала гражданскую инфраструктуру. О нарушениях прав человека, совершенных как российской армией, так и чеченцами, написано много17. Генерал Лебедь, ветеран Афганистана и человек, в 1997 году способствовавший заключению мирного соглашения, однажды заметил: «Мне довелось видеть много боев, и я утверждаю: с обеих сторон мерзавцев хватает»18.

Все эти обстоятельства крайне затрудняли восстановление порядка и способности государства управлять Чечней. Мирное соглашение просуществовало недолго, и насилие возобновилось с новой силой. Официальные власти Чечни за два с половиной года мира, последовавшего после заключения Хасавюртовского соглашения 1996 года, не смогли стабилизовать ситуацию в республике, превращавшейся в государство по типу Афганистана при талибах. В Чечне сочетались радикальная исламизация, укрепление связей с «Аль-Каидой», публичные казни, рабовладение и бандитизм. Даже после второй чеченской войны Россия по-прежнему страдала от многочисленных террористических вылазок, и некоторые аналитики предрекали дальнейшее усиление насилия в регионе19. Мрачная ситуация в Чечне побудила одного из аналитиков заметить, что «вопрос не в том, кто будет править в Чечне. Скорее непонятно, можно ли вообще управлять Чечней»20.