– Они никогда не станут нашими подлинными братьями и в решающий момент откочуют со своими кибитками. Кровь степняков течет в их жилах, вид обработанной и плодоносящей земли внушает им отвращение, – присоединился к словам своего друга Хурдек и-Бухари.

Абу Бекр прогудел, воздевая над головами сидящих могучую руку, сжатую в кулак:

– Только тот хозяин своей жизни, кто держит свою жизнь в собственных руках!

Фраза эта выглядела слегка неловкой и, если вдуматься, не вполне вразумительной, но произнесена была с таким чувством и с такой уверенностью в правоте произносимых слов, что сопротивление сомневающихся теней было на время полностью подавлено. Но молчание, повисшее под сводами хлопкового амбара, не было родственным воодушевлению. Собранные здесь горшечники, скорняки, водоносы, брадобреи, чувячники, красильщики, торговцы не просто не любили воевать, они считали, что это совсем не их дело. А весь разговор складывался так, что без их участия в боевых действиях никак не обойтись. Жители больших городов Мавераннахра давным-давно утратили воинственный пыл, он был растрачен прапрадедами их прапрадедов в войнах, названия которых канули на дне великой реки истории. Даже оружейники испытывали отвращение при мысли, что им придется взять в руки копье или меч.

Маулана Задэ, Абу Бекр и Хурдек и-Бухари знали характер своих соотечественников, но надежды пробудить в них воинственный дух не теряли. Особенно усердствовал в этом плане большой любитель и мастер произносить длинные, убедительные речи бывший слушатель медресе. В живописных и ужасающих красках нарисовал он невидимым слушателям картину неминуемого и очень быстро приближающегося разорения Самарканда. Дома превратятся в пепелища, базары – в кучи гниющего мусора, жены и дочери – в наложниц, а перекладины ворот – в виселицы. По улицам будут разъезжать чагатайские собаки, развлекаясь стрельбой из лука по местным собакам, и только потому, что стрелять уже будет больше не в кого.

– Ты говоришь очень убедительно, – осторожно возразил ему кто-то из темноты амбара, – но даже если мы возьмемся за мечи и копья, которые умеем держать в руках, как мы защитим город, у которого нет стен, а через стены цитадели которого перепрыгнет жеребенок, а, Маулана Задэ? Жители Кеша попробовали пять лет назад, и ты не хуже нас знаешь, мужественный Маулана Задэ, что из этого вышло. А ведь там был не царевич с шестью туменами, а всего лишь сотник Баскумча.

– Кеш не Самарканд. Самарканд во много раз больше, – пытался спорить Маулана Задэ.

– Насколько он больше, настолько его и жальче, – парировал невидимый полемист.

Бывший слушатель медресе почти уже рычал от бесплодного раздражения.

Откуда-то из угла раздался боязливый стариковский голос, едва различимый за хлопковым кхеканьем:

– Может, нам нанять войско для защиты?

– Надо очень много денег, – пробурчал Абу Бекр.

– У нас в городе есть богатые люди, они пожертвуют часть богатств, чтобы не потерять все.

– Я уже обращался к ним, – огрызнулся Маулана Задэ. – Они сказали, что денег не дадут. И Джафар ибн-Харани, и мулла соборной мечети, и верховный мераб, и многие, многие другие. При этом они считают себя сербедарами, трусы и предатели!

Неприятный вздох прокатился по амбару. Присутствующих смутило то, что городские богатеи проявили такую уклончивость. Люди среднего достатка привыкли во всем брать пример с людей богатых, они считают, что человеку, имеющему сорок кошелей с золотыми дирхемами, открыт больший кусок тайной правды, чем тому, у кого таких кошелей лишь четыре.

– Они даже намекнули мне, что не умрут от горя, если я навсегда оставлю их в покое, например, напоровшись на чагатайское копье.

Многие из собравшихся подумали, что они, в сущности, придерживаются той же точки зрения, и порадовались, что в амбаре темно и нет опасности, что эти мысли будут прочитаны по их лицам.

– Я побывал в гостях у ферганских и бухарских повелителей денег, – вступил в разговор Хурдек и-Бухари, – все они на словах сочувствуют тем прекрасным мыслям, которые проповедуем мы, они готовы искренне оплакивать нас, когда мы погибнем, но помощь их остается лишь в их словах.

– Они хуже предателей, ибо внушают надежды, которым не суждено сбыться. А деньги свои они хранят для того, чтобы при появлении чагатаев с их помощью смыть с себя обвинение в сербедарстве. Вы это понимаете? – Голос Маулана Задэ становился все более раздраженным.

– У нас нет другого выхода. Аллах так сказал, а я слышал, – заявил вдруг Абу Бекр.

Собравшиеся внутри амбара были смущены этим непонятно к чему относящимся заявлением даже больше, чем жесткими речами соратников старосты квартала трепальщиков. Торговцы и ремесленники были готовы доверять Абу Бекру в большей степени, чем двум молодым, горячим людям, склонным требовать невозможного и мечтающим о немедленном осуществлении своих требований. Абу Бекр был человек солидный, его дочери вышли замуж за людей состоятельных, а сыновья славились умеренным поведением и трудолюбием. Ах, если бы такой уважаемый человек умел выражаться как-нибудь попонятнее!

Надо сказать, что соратники верховного трепальщика хлопка тоже не сразу и не до конца поняли, что именно имеется в виду. И что вообще значат слова: «Аллах так сказал, а я слышал»? Не присваивает ли благородный Абу Бекр себе пророческую роль? Не надо бы этого делать, дабы не смущать пугливые души правоверных, этих заплывших жиром благополучия трусов.

Маулана Задэ первым догадался, к чему клонил отец семейства.

– Вы поняли, что сказал благородный Абу Бекр? – с веселой угрозой в голосе спросил он пропитанную сомнениями и смущением темноту.

Никто не ответил ему.

– Он сказал: у тех, кто не отдаст сам, мы придем и возьмем. Не может считаться преступником тот, кто вынимает камень из забора, окружающего дом жадного менялы, для того чтобы поместить этот камень в стену, которая защитит город.

Своей образной речью Маулана Задэ не добился нужного эффекта. Чайханщик наклонился в темноте к водоносу и тихо спросил:

– Они что, заборы собираются разбирать?

Вдоль стен амбара прокатился тревожный шепоток, из уст в уши вливались вопросы и поглупее того, что пришел в голову старому чайханщику. Все были окончательно сбиты с толку. Ведь сказано: не заботься о красоте своей речи, а заботься о ясности в голове того, кто эту речь слушает.

Неизвестно, чем бы завершилось тайное собрание, когда бы одному мудрому от природы и медлительному от нее же брадобрею не удалось соединить в голове нити всех сегодняшних разговоров, что вылилось у него в довольно разумное предложение:

– Что-то рано мы беспокоиться начали. Кто это сказал, что эмиры уже бросили нас? Может, скачут они сейчас на битву с кровавым Ильяс-Ходжой? Нехорошо тогда звучат наши сегодняшние речи. Аллах молчит, но видит нашу торопливость.

Трудно было возразить что-то на это, хотя Маулана Задэ и пытался. Изощренный в казуистике беспредметных споров, он мог бы доказать, что отсутствие сведений о предательстве Хуссейна и Тимура неопровержимым образом свидетельствует о том, что грязное предательство состоялось. Но для этого нужна была другая аудитория, привыкшая наслаждаться тонкими изгибами и неожиданными поворотами мысли. А здесь собрались люди все больше примитивные, верящие в то, что можно пощупать, но не в то, что выглядит твердым в словесном описании.