– Называть то, что я пытаюсь тут возвести, крепостью, – это гневить небеса.

Хуссейн опять зевнул, потянулся было к наполненной чаше. Нет, за опьянением не спрячешься от разговора.

– А что Ильяс-Ходжа… он уже где?

– Он уже десять дней стоит у того места, где Чирчик впадает в Сырдарью.

– Десять дней?!

– Он боится идти на Самарканд.

– Кого же это он боится, а?

– Нас.

Хуссейн громогласно хмыкнул и осушил-таки еще чашу.

– Знаешь, брат… ты, наверное, уже догадался – не лежит у меня сердце к этой войне. Сгинем под чагатайскими копытами бесславно и бесполезно.

Тимур осторожно помассировал здоровой рукой свою искалеченную руку.

– Искренне я говорил, брат, когда благодарил тебя за то, что ты думал обо мне, за то, что дума эта привела тебя сюда. И то, что я скажу тебе дальше, тоже будет сказано от всего сердца. Ты не обязан идти на эту войну, у тебя хватает своих забот. Может быть, лукавый и подлый Ульджайбуга уже точит против тебя и города твоего, Балха, свой кинжал.

Даже выпитое вино не помешало шевельнуться холодной змейке недоверия в душе Хуссейна.

– А ты?

– Я сделаю то, что обещал, и то, что считаю полезным. Я выступлю против Ильяс-Ходжи.

Хуссейн молчал. Ворота, которые он собирался открывать при помощи могучих ударов или тонких отмычек, оказались не заперты. Хуссейн не был умным человеком, но это не значит, что он не был человеком хитрым. А хитрому первой приходит на ум мысль о том, что его хотят перехитрить. Что задумал этот притворяющийся венцом великодушия хромец? Хуссейн вспомнил, что ему рассказывал его племянник Масуд-бек, около месяца проживший в Кеше. От глаз внимательного юноши не ускользнуло, в каком замечательном состоянии содержится Тимурово войско. Помимо конницы он завел себе пехоту и даже вызвал к себе китайцев, которые обучают его людей, как делать стенобитные машины и управлять ими. И по-другому, совсем по-другому выглядят его забавы с возведением кешского хиндувана.

Он что, хочет в одиночку разгромить Ильяс-Ходжу? Невозможно! Но почему невозможно? И ведь если такое чудо произойдет, Тимур получит в единоличное владение не только этот поганый городишко своего детства, но Самарканд, Бухару, Карши… весь, можно сказать, Мавераннахр!

Надо было внимательнее, намного внимательнее прислушиваться к рассказам племянника.

И надо же такому случиться, что в тот момент, когда витиевато и непоследовательно блуждающая мысль Хуссейна набрела на Масуд-бека, Тимур спросил о нем. Юноша этот ему в свое время очень понравился сдержанностью и рассудительностью.

Пораженный этим совпадением, Хуссейн выпучил на проницательного хромца глаза, насколько вообще могут быть выпучены глаза человека, принадлежащего к монголоидной расе.

– Масуд-бек, говоришь… Ты о нем спрашиваешь?

– Да. Не об архангеле Джебраиле.

– Масуд-бек, Масуд-бек… пусть будет Масуд-бек. Но я устал. Лягу-ка я отдохнуть.

– Чтобы завтра отправиться в Балх? – со всей возможной участливостью спросил Тимур.

Не отвечая на этот вопрос, потрясший его своей каверзностью и хитроумием, Хуссейн выпил подряд еще две глубокие чаши вина. Он решил притвориться пьяным, а этого нельзя сделать без того, чтобы не проглотить очень много вина в присутствии того, на кого направлено притворство. Сейчас надо выглядеть пьяным, а потом поспать. А после всего этого подумать.

– Ульджайбуга – безмозглый баран, зачем ему Балх?

Тимур не возражал. Он сидел молча. Он позволил названому брату и напиться, и еще изображать при этом сильное опьянение. Позволял бессмысленно бормотать имена Масуд-бека, Джебраила и Ульджайбуги. Не возражал он, когда наименование барана доставалось не только злейшему врагу, но и вдумчивому племяннику, и даже сияющему небесному существу.

В своем шатре, куда ему помогли добраться телохранители, Хуссейн выпил еще с полдюжины чаш, проспал мертвецки богатырским сном до позднего утра следующего дня и тут же явился к Тимуру с упреками, что тот всячески тормозит их совместное выступление на север для изничтожения жалких ратей отвратительного шакала Ильяс-Ходжи.

Как выяснилось всего неделю спустя, Тимур был прав – чагатайский полководец действительно побаивался объединенного войска балхского и барласского эмиров. Он устроил себе укрепленный лагерь на невысоком плоском холме и в течение месяца не стронулся с места, решив, что лучшего места для сражения ему все равно не найти. Разослал повсюду небольшие отряды во главе с баскаками, дабы напомнить данникам улуса о накопившихся долгах. Только ближайшие ответили подобающим образом, то есть изъявили на словах покорность. Правда, денег никто не прислал. Отдаленные должники отказались покоряться и на словах. Повзрослевший и поумневший отчасти Ильяс-Ходжа не удивился – ждут, собаки, чем закончится его столкновение с эмирами. Дождутся.

Выяснилось также, что Ильяс-Ходжа тоже был прав, когда побаивался Хуссейна и Тимура. Во всех столкновениях, что произошли между чагатаями и воинами эмиров, победа была на стороне последних.

Хуссейн просто расцветал на глазах, очень быстро перешел от панического страха перед пришельцами из-за реки Сыр к презрению по отношению к ним.

С Тимуром скорее происходило что-то обратное. Он был ровен, спокоен внешне, но в сравнении с бурно воодушевленным другом мог показаться человеком, у которого тяжко болен близкий родственник.

Особенно это стало бросаться в глаза после того, как Хуссейн обратил в бегство авангард Ильяс-Ходжи, далеко выдвинутый навстречу эмирам и возглавлявшийся Охтан-нойоном, опытным полководцем.

Решительным броском по приказу Хуссейна вся конница объединенного войска опрокинула Охтана, долго преследовала и привезла в конце концов до полутысячи чагатайских голов на воздетых копьях.

Во время этой славной битвы Тимур находился в своей кибитке. Теперь он мог путешествовать на большие расстояния только таким образом. Перед битвой ему помогали взобраться в седло, и в нем он сидел достаточно твердо, придерживая повод искалеченной рукой и крепко сжимая рукоять меча здоровой левой. В случае необходимости он мог бы отбиться от молодого или не слишком искушенного противника.

Сообщение о великой победе Тимур встретил спокойно. Хуссейна это спокойствие задело, он тут же про себя решил, что брат просто завидует ему. Ну и пусть завидует, раз сам не может одержать победы, подобной той, что одержал он, Хуссейн, внук Казгана, отныне прославленный своей доблестью на весь Мавераннахр.

– Нельзя ждать, надо двинуться всей силой. Дорога к горлу Ильяс-Ходжи открыта, и мы перережем его.

– Надо собрать военный совет, – возразил Тимур, чем привел победителя Охтан-нойона в совершеннейшее недоумение. И того можно было понять. Такого рода советы собирались только в тех случаях, когда обстановка была или очень трудной, или страшно запутанной и непонятно было, что делать дальше. Ни одного из этих двух оснований для созыва совета Хуссейн не наблюдал. Да и не любил он ни с кем советоваться и с удовольствием бы отменил эту ненужную особенность степного уложения.