* * *

Каждое утро, проснувшись, Элизабет первым делом открывала входную дверь и забирала то, что за ней лежало. Иногда там были письма, и — если Фрэнсис, как это с ним иногда случалось, не впадет в рассеянность — утреннее молоко и утренняя газета.

Однажды, недели через две после того вечера, о котором старалась не вспоминать, Элизабет нашла на пороге сложенный вчетверо листок бумаги. Она развернула его и прочла:

«Я поехал в театр. Пожалуйста, пожелай мне удачи! Я чувствую, что будет успех. Джозеф мурчит, как динамо-машина. Дж. Р. Бойд».

Спросонья мозг работает заторможенно. Несколько мгновений Элизабет рассматривала написанные на бумажке слова и ничего не понимала. Потом смысл дошел до ее сознания, и сердце глухо стукнуло. Должно быть, он оставил эту записку у нее под дверью еще вчера вечером. Премьера сыграна! И в утренней газете у ее ног должен быть отзыв того Высокого авторитета, которому поручено вести соответствующую рубрику!

У театральных обзоров есть одна особенность — когда они вам нужны, они разбегаются и прячутся по норам, как кролики. Они укрываются за сообщениями об убийствах, забиваются в укромные уголки за отчетами о бейсбольных матчах, уютно сворачиваются клубочком, прикрывшись финансовыми вестями с Уолл-стрит. Лишь через минуту Элизабет нашла то, что искала, и первые же прочитанные слова обрушились на нее ударом обуха.

В привычном своем обаятельно-разудалом стиле Высокий авторитет разнес пьесу Джеймса Бойда в клочки. Он сбил ее с ног и долго пинал под ребра, он прыгал по ней в тяжелых сапогах. Он облил ее холодной водой и нашинковал соломкой. Он бодро и весело выпотрошил пьесу.

Дрожа всем телом, Элизабет схватилась за притолоку, чтобы не упасть. Все обиды исчезли в один миг, испарились, как туман под лучами солнца. Она поняла, что любит Джеймса Реншо Бойда, что всегда его любила.

Две секунды ушло у нее на то, чтобы сообразить, что Высокий авторитет — жалкий недоучка и неспособен оценить истинный талант, даже когда видит его собственными глазами. Пять минут — на одевание. Минута — на то, чтобы спорхнуть по лестнице и добежать до газетного киоска на углу. С восхитившим и умилившим продавца размахом Элизабет скупила у него все газеты, какие только нашлись на прилавке.

Трагические минуты жизни лучше описывать кратко. Все до единой газеты высказались о пьесе, и все дружно и бескомпромиссно ее разругали. Менялся только тон критиков. Одни ругали увлеченно и смачно, другие — жалостливо, третьи — с оттенком чуть обиженного превосходства, словно им пришлось против воли говорить о чем-то не совсем приличном. Смысл статей был все тот же и сводился он к одному: пьеса Джеймса Реншо Бойда с треском провалилась.

Элизабет полетела домой, разбросав печатные органы свободной страны, которые продавец подобрал, аккуратно разгладил и, еще больше умиляясь, опять разложил на прилавке.

Элизабет взбежала по лестнице и, задыхаясь, позвонила в дверь квартиры Джеймса.

В коридоре раздались тяжелые шаги — тоскливые, безнадежные. От звука этих шагов холодела душа. Дверь открылась. На пороге стоял Джеймс Бойд, осунувшийся, с погасшими глазами. Во взгляде его было отчаяние, а на подбородке — синеватая щетина, как у человека, из которого Рок бронированным кулаком выбил всякую волю к бритью.

У него за спиной валялись на полу утренние газеты, и этого зрелища Элизабет не вынесла.

— Ах, Джимми, милый! — выкрикнула она и в следующий миг оказалась в его объятиях.

Время ненадолго остановилось.

Сколько они так простояли, она не знала. В конце концов Джеймс Бойд заговорил. Он сказал хрипло:

— Если ты выйдешь за меня замуж, на остальное наплевать.

— Милый! — сказала Элизабет. — Конечно, выйду!

Рядом с ними промелькнула черная тень и бесшумно исчезла за дверью. Джозеф бежал с тонущего корабля.

— Пусть уходит, жулик, — с горечью сказала Элизабет. — Никогда больше не буду верить в черных кошек!

Но Джеймс с ней не согласился:

— Джозеф принес мне самую главную удачу!

— Пьеса для тебя важнее всего на свете.

— Раньше — была.

Элизабет замялась.

— Джимми, милый, ты знаешь, все не так уж страшно. На следующей пьесе ты разбогатеешь, а до тех пор я на нас обоих заработаю. Мы прекрасно проживем на мое жалованье в «Ивнинг кроникл».

— Что?! Тебя взяли на постоянную работу в нью-йоркскую газету?

— Ну да, я же тебе рассказывала. Я теперь буду делать Элоизу Мильтон. А что такое?

Джеймс глухо застонал.

— А я думал, ты поедешь со мной в Чикаго…

— Поеду. Конечно, поеду! А как же?

— Что? Бросишь настоящую работу в Нью-Йорке? — Джеймс моргнул. — Не может быть… Мне это снится!

— Джимми, а ты уверен, что найдешь работу в Чикаго? Может, лучше останемся здесь, тут и театральных агентов куча, и…

Он покачал головой.

— Наверное, пора тебе рассказать… Уверен ли я, что найду работу в Чикаго? Еще как уверен, будь оно все неладно! Милая, случалось ли тебе в особо приземленные минуты надкусить за завтраком «Первоклассную сосиску Бойда» или напитать бренную плоть ломтиком бойдовской ветчины «Эксцельсиор» домашнего копчения? Мой отец все это производит, и мало того — он желает, чтобы я ему помогал. В этом трагедия всей моей жизни. Так уж получилось — я ненавижу семейный бизнес с той же силой, с какой отец его любит. Я вообразил — сдуру, как оказалось, — что смогу зарабатывать литературой. Я ведь начал кропать еще в колледже. Когда пришло время мне вступить в фирму, я все высказал отцу напрямик. Я сказал: «Дай мне попробовать, хоть один раз позволь проверить, правда во мне пылает божественный огонь или это кто-то в шутку включил пожарную сигнализацию». Мы с ним договорились. Отец дал денег на постановку моей пьесы на Бродвее. Будет успех — отлично. Я — новый Гас Томас[19], могу идти дальше по литературной стезе. А если выйдет пшик — прочь пустые мечтания, я занимаю место в фирме «Бойд и Ко». Ну вот, практика показала, что в этом самом «Ко» мне и место. Отец честно выполнил свою часть договора, и я свою выполню. Я точно знаю — если не сдержу слово и останусь в Нью-Йорке, он и дальше будет меня финансировать. Он такой. Да я-то на это не пойду, даже за миллион успешных премьер на Бродвее. Мне дали шанс, а я его профукал — теперь порадую отца, пусть в фирме будет настоящий живой партнер. А знаешь, что самое странное? Вчера мне даже думать об этом не хотелось, а сейчас у меня есть ты, и я уже вроде как сам хочу вернуться.

Он слегка вздрогнул.

— И все-таки… Не знаю. Противится как-то душа артиста роскошествовать за счет убиенных поросят. Видела когда-нибудь, как свинью убеждают исполнить заглавную роль в «Первоклассной сосиске Бойда»? Жутковатое зрелище. Их подвешивают за задние ножки и… Бр-р-р!