– Да, действительно, очень трудно иногда сорвать цветок для бедной больной, – с иронией произнесла Елизавета.

– А вам, как я вижу, к своему большому удовлетворению, не нравится мое невинное ухаживание? – с торжеством воскликнул Гольфельд. – Неужели вы думаете, что я могу испытывать к ней что-нибудь серьезное? Я очень ценю свою кузиночку, но ни на минуту не забываю, что она на год старше меня, что у нее горб, что…

– Ужасно! – перебила его Елизавета вне себя от негодования и перескочила на шоссе. Гольфельд последовал за нею.

– Я тоже говорю «ужасно», – продолжал он, стараясь не отставать от Елизаветы, – особенно, когда вижу рядом вашу фигуру богини. Не бегите так, пожалуйста, лучше заключим мир. Не оттягивайте блаженства, о котором я мечтаю день и ночь.

Гольфельд внезапно положил свою руку на талию Елизаветы и заставил ее остановиться. Его пылающее лицо с горящими глазами приблизилось к ее глазам.

В первое мгновение она смотрела на него, словно окаменев от изумления, но тотчас же по всему ее телу пробежала брезгливая дрожь, и она с жестом глубочайшего отвращения оттолкнула его, крикнув при этом:

– Только посмейте еще раз коснуться меня!

В эту минуту послышался громкий лай собаки. Елизавета с радостью обернулась в ту сторону.

– Гектор, сюда! – позвала она, и вслед за тем из кустов выскочила собака лесничего и с радостным визгом запрыгала вокруг девушки.

– Мой дядя где-то поблизости, – спокойно и холодно обратилась она к растерявшемуся Гольфельду, – и может каждую минуту быть здесь. Вы, конечно, не захотите, чтобы я попросила его освободить меня от вашего общества. Поэтому советую вам добровольно отправиться в обратный путь.

Гольфельд остановился, а Елизавета удалилась вместе с собакой. Тогда он сердито топнул ногой и разозлился на себя за свою страсть, заставившую его забыть всякую осторожность. Ему даже не приходило в голову, что он действительно внушает девушке отвращение, и он упрекал себя за то, что был слишком неловок и чересчур предприимчив, вследствие чего исполнение его желания снова отодвинулось на неопределенное время. Гольфельд целый час бегал по лесу, чтобы овладеть собой, так как участники праздника, с которого еще доносилась музыка, не должны были знать, что за его видимой холодностью скрывается настоящий вулкан.

Он твердил себе, что был неловок, и решил поискать лучшие средства для того, чтобы добиться Елизаветы. Вновь обретя спокойствие, он вернулся на празднество утешать Елену фон Вальде, обеспокоенную и несчастную из-за его отсутствия.

Елизавета быстро шла домой. Хотя с виду она казалась спокойной, но тем не менее не решалась смотреть направо или налево, боясь снова увидеть ненавистное лицо Гольфельда. Наконец она остановилась и оглянулась – его не было. Облегченно вздохнув, она прислонилась к стволу дерева, чтобы собраться с мыслями, тогда как Гектор остановился подле нее, словно понимая, что сегодня играет роль защитника. Он, очевидно, самостоятельно предпринял прогулку по лесу, так как его хозяина нигде не было видно. Елизавета только теперь почувствовала, как дрожат ее колени; ужас, овладевший ею, когда Гольфельд посмел обнять ее, был безграничным. Перед нею внезапно встал образ фон Вальде, и она залилась горькими слезами, так как считала, что не посмеет поднять больше на него глаза после того, как Гольфельд имел дерзость прикоснуться к ней. А пожелание, которое повторяла она вслед за фон Вальде, и его неизвестный конец? Конечно, теперь нечего больше и думать об этом, все мечты должны были рассеяться как дым.

Когда она подошла к домику лесничего, ее встретила Сабина, бледная как полотно. Она молча указала на столовую. Дядя говорил что-то сердито и громко. Было ясно слышно, как он шагал при этом по комнате.

– Ах, – прошептала Сабина, – там бог знает что творится! В последнее время Берта ловко избегала господина лесничего, но сегодня стояла в сенях и не заметила, как он вошел, а барину только этого и надо было. Он, недолго думая, взял ее за руку и потащил в комнату. Она жутко побледнела… Господи, помилуй, я тоже не хотела бы исповедоваться господину лесничему.

Громкое рыдание, похожее на сдержанный крик, прервало шепот Сабины.

– Так, – послышался уже более мягкий голос лесничего, – это признак того, что ты еще не совсем очерствела. А теперь говори. Вспомни, что я заменяю твоих родителей. Если у тебя есть горе, выкладывай его, и если ты ни в чем не виновата, то можешь быть уверена, что я помогу тебе.

Снова послышался тихий плач.

– Ты не хочешь говорить? – спросил дядя после короткого молчания. – Я прекрасно знаю, что поводом к этому не является какая-нибудь болезнь, потому что ты разговариваешь сама с собой, когда думаешь, что тебя никто не слышит. Значит, есть какая-нибудь нравственная причина. Чего доброго – обет?

Вероятно, утвердительный знак подтвердил его предположение, потому что он снова с раздражением продолжал:

– Дурацкая выдумка! Ты думаешь доставить удовольствие Господу Богу тем, что пренебрегаешь его драгоценным даром? Ты что, будешь молчать всю жизнь? Нет, ты опять заговоришь, даже если не получишь того, чего хочешь достичь этим обетом. Прекрасно! Я не могу заставить тебя говорить, сноси одна то, что тебя угнетает и делает несчастной. Что это именно так, достаточно ясно написано на твоем лице. Я попытаюсь еще некоторое время подержать тебя в своем доме. Но знай, если я хоть раз замечу, что ты бегаешь по ночам, то можешь отправляться, куда тебе угодно. И еще одно: завтра я позову доктора, пусть он мне скажет, что с тобой, потому что в последние дни ты стала не известно на кого похожа… Теперь иди!

Дверь отворилась, и Берта, шатаясь, вышла из комнаты, не замечая Елизаветы и Сабины. Услышав, что дверь закрылась, она в немом отчаянии подняла руки к небу и, словно преследуемая фуриями, бросилась вверх по лестнице.

– У нее что-то есть на совести, это уж как бог свят, – промолвила Сабина, покачивая головой.

Елизавета вошла к дяде. Он стоял у окна и барабанил по стеклу, что делал всегда, когда был чем-нибудь взволнован. У него был очень хмурый вид, но при виде Елизаветы лицо лесничего сразу просветлело.

– Хорошо, что ты пришла, Эльза! – обрадовался он. – Мне непременно нужно видеть светлое, чистое человеческое лицо. Черные демонические глаза той, что только что вышла отсюда, для меня ужасны. Я опять взвалил на себя крест, который должен нести дальше. Не могу видеть, когда плачут, хотя прекрасно знаю, что все это делается нарочно, чтобы одурачить меня.

Елизавета была очень рада, что встреча дяди с Бертой закончилась сравнительно спокойно. Она поспешила отвлечь его от мысли от несчастной, рассказывая ему о сегодняшнем празднике, упомянула об отъезде фон Вальде и сообщила о самоубийстве Линке.

Он проводил племянницу до верхней калитки.

– Будь осторожна и не звони очень сильно, – предупредил он ее на прощание. – У твоей матери приступ мигрени, и она лежит в постели. Я недавно был там.