– Илюха, дорогой ты мой! Пойми, я ведь сам ни рожна в этой живописи не понимаю. И от того, что я работаю там, – Михалыч кивнул на тускло мерцающую люстру, – толку ноль.

– Не скажите, Сергей Михалыч, нет, нет, – замотал головой Басманов. – К вам же все эти барыги галерейные на поклон ходят. Таможня, разрешение на вывоз, пятое-десятое.

Михалыч кивнул и улыбнулся, вытер блестящую лысину. Пыхтя, сунул большой, как парус, платок в карман.

– Ходят… Это точно, – задумался. Помолчав, добавил. – Есть один. Кушельмац. – Михалыч усмехнулся чему-то, с грохотом отодвинул стул: – Ладно, Илюха, пойдем сигары курить.

2

Илья Басманов был невысок ростом, гораздо ниже, чем ему самому казалось. Татарская кровь придавала его лицу что-то неаполитанское, а дорогие очки в костяной оправе делали похожим на архитектора из зарубежного кино. На людях очки он старался не снимать, без них лицо выглядело голо и по-детски беззащитно. Он работал на «Реал-ТВ» и не хотел, чтоб у коллег сложилось неверное представление о его характере. Тем более сейчас, когда он наконец получил свое шоу.

Шоу стояло в сетке следующего сезона, но он уже заказал себе визитки: Илья Басманов, Эксклюзивный продюссер, шоу «Погасшие Звезды». Ему особенно нравилось слово «эксклюзивный». В пресс-релизе шоу именовалось «революцией в реалити-ТВ», сам Басманов повторял эту фразу в интервью, приятелям и даже Ирен. На деле он знал, что это будет очередная телебодяга, где спившиеся певички, спортсмены, рок-н-рольщики будут материться, рыдать и сплетничать. И если он выжмет рейтинг, то переползет в следующий сезон. А за это время нужно будет замутить новый проект, утвердить и воткнуть в сетку.

– Тараканьи бега!

Басманов со злобой вдавил клаксон. Он сам не знал, относилась фраза к работе или к пробке, в которую он угодил, сдуру свернув на Дмитровку. Месяц назад Басмановы переехали за город, и теперь любая поездка в Москву превращалась в пытку.

«Шаха» впереди снова заглохла, Илья, матерясь, нажал клаксон и уже не отпускал. Из машины выскочил дохлый мужичок в кепке и, увидев хищную морду басмановского «Лексуса», принялся извиняющеся пританцовывать и разводить руками.

Басманов отпустил сигнал, он вдруг вспомнил, что именно такая «шестерка» была и у него:

– Точно, цвет «белая ночь», моя первая тачка…

Он опустил стекло, мужичок испуганно замер.

– Не гоношись, земляк! Все путем, – сказал Басманов, смеясь. – Бывает…

Та «шестерка» была почти новой, меньше трех лет. Деньги дали родители. Он как раз защитил диплом, ему удалось отмотаться от распределения на Казанскую студию. Через отца его пристроили в Останкино, и Илья гордо парковал сияющее авто перед телецентром. Жизнь складывалась на редкость удачно, если не считать недоразумения с Люськой Сомовой: на пятом курсе она залетела и каким-то невероятным образом уговорила Басманова жениться. Они развелись, когда сыну исполнился год. После развода Басманов видел его раз пять, потом Люська отказалась от алиментов. Илья не настаивал.

Пробка тронулась, «шаха» завелась и поползла вперед. Басманов воткнул в ухо наушник:

– Ирэш! Сладкий! Как ты?

Илья кивал головой, слушая и улыбаясь.

– Да. Да. Все тип-топ. Задание выполнил! Михалыч обещал какого-то барыгу прижать. Будет тебе Пикассо.

3

Идея с покупкой картины принадлежала Ирен. Сам Басманов хотел сделать, как у Арутюнова – у того над камином был прибит ковер мрачной расцветки, а по нему в художественном беспорядке развешаны сабли, янычарские кинжалы, самурайские мечи с висюльками. «Мужественно и стильно, – подумал с завистью Басманов. – Так и надо!»

Ирен спорить не стала, просто сказала:

– Нет, Бася. Кинжалы – это пошло. Мы повесим там картину. Большую, настоящую, в золотой раме. Какого-нибудь знаменитого современного художника.

Ирен была на четырнадцать лет младше Басманова, он подловил ее семнадцатилетней дурочкой на одном из конкурсов красоты, которые в те дикие годы проводились везде и почти непрерывно.

– Ирен, – гордо представилась она и тут же поспешно добавила: – Без «а» на конце.

Басманов тогда усмехнулся: куда ни плюнь, непременно угодишь в Лолиту, Анжелику или Веронику. Или Ирен. Та обиделась, достала паспорт. Там действительно стояло: Ирен Васильевна Хохлова.

Сейчас ей перевалило за тридцать, кое-что кое-где чуть поотвисло, но Басманов с удовольствием замечал все те же маслянистые кобельи взгляды, что ощупывали ее ладную фигуру на коктейлях, презентациях, в круизах и на пляжах. Когда родилась Лялька, Ирен решила не кормить ее, чтоб не испортить грудь. Басманову было все равно: он был счастлив, что у него вырастет девка, такая же смазливая, такая же ногастая, как и ее мамаша. Илья представлял, как лет через пятнадцать он, – седовласый и загорелый, будет прогуливать ее, соблазнительно румяную стервочку, где-нибудь по Сен-Жермен-де-Пре или Пикадилли. Покупать ей вздорный хлам в роскошных лавках на Пятой Авеню, рассеянно расплачиваясь платиновой кредиткой.

Ирен никогда не работала. Как-то, заскучав, она устроилась в галантерейный бутик на Петровке, но сбежала на второй день, навсегда усвоив, что «вся эта работа» не для нее. Одно время она подумывала завести любовника, но ничего стоящего не попадалось, а искать было лень. Потом пришли йога, фитнес, солярии и массажные кабинеты, у нее там завелись подружки, и времени перестало хватать вообще.

Решение перебраться в Успенское-Ершово далось Басмановым не просто. Илья понимал, что денег в обрез. Даже после продажи московской трешки.

– Пойми ты, я ж не Абрамович! И я не рублю нефтяное бабло, как эта гэбэшная братва вроде Михалыча. Я – творческий работник. Честный! И взяток мне, увы, никто не несет.

Ирен дулась и молча уходила в спальню, от души саданув дверью. Басманов спал на диване и с ломотой в спине уезжал на работу. Женины ласки его не очень интересовали, тело тоже – на студии этого добра – румяного, молодого, смекалистого – было хоть отбавляй. Басманов сам диву давался, что были готовы вытворять девицы за плевую должность ассистента или возможность влезть в кадр. Однако инквизиторский диван взял свое – спина болела зверски. Через две недели Басманов сдался.

Ирен отнеслась к покупке дома и его декорированию как толковый император к захвату небольшого государства. Их круглый стол в гостиной постепенно был погребен под крупномасштабными картами Подмосковья, мебельными каталогами, образцами колеров и обивок, глянцевыми альбомами сантехники и туалетной утвари.

Вопреки басмановским страхам, и продажа, и покупка, и переезд прошли гладко. Правда, просыпаться теперь приходилось в пять, без четверти шесть он уже был за рулем, промедление грозило вечной пробкой на Новорижском или Можайке. Но новый адрес того стоил, хоть и не настоящая Рублевка, а звучал весомо: Успенское-Ершово.

Да и к дому он постепенно привык, поначалу, после сталинской массивной добротности, новое жилище казалось макетом, декорацией. Тощие двери из непонятного материала, подозрительно глянцевый якобы дубовый пол, хлипкие окна, которые нельзя было открывать при западном ветре из-за вони с Ершовского свинарника.