Наполовину скрытые кустами, виднелись домики, где находились туалеты, а также кафе и буфеты, где можно было освежиться, где продавались соки, разные напитки, фрукты и конфеты. Красивая и очень нарядная девушка предлагала сувениры – маленькие пиратские суденышки и пластмассовых русалок.

– Здесь я и сяду, – сказала миссис Хиггинс. – Не экономь время, ведь здесь можно многое посмотреть.

У обезьянок в их клетках были шарообразные белые мордочки с черными глазенками и черным же носиком, маленькие меланхолические черепушки-скелеты. Миссис Моррис пошла дальше, она видела тотемные столбы и аутригер[27], полностью облепленный иглистыми глубоководными раковинами, и остановилась перед фигурами из фанеры: «Я на Южном море»[28] – гласила надпись под одной из них, две другие оказались «таитянцем и таитянкой в натуральную величину». Он – в синем мундире, а она – в юбке из полос лыка. Головы ни у одного из них не было. За пятьдесят центов можно было отдать им свою собственную голову и сфотографироваться.

А теперь, только теперь Элизабет Моррис подняла глаза и стала рассматривать «Баунти». Она ничего не знала о кораблях, но видела, что это судно изумительно красиво. Золотистая и темно-сине-черная, высоко на фоне неба поднималась в невообразимой красоте парусная оснастка корабля. И берег вокруг миссис Моррис исчезал, когда она шла к ожидающему ее «Баунти».

Джо стоял у сходней. На голове у него красовался венок из пластиковых орхидей.

– Привет! Алоха! – сказал он с легкой профессиональной улыбкой и протянул ей искусно сделанный цветок гибискуса. Однако цветок был жесткий и вызывал неприятное ощущение в руках.

– Привет! – поздоровалась миссис Моррис. – Разве не на Гавайях говорят «алоха»? Так же приветствуют и на Таити?

– Не знаю, – ответил Джо. – А что? Это так важно?

Стало быть, это был тот самый Джо с мотоциклом, Джо, которого любила Линда. Миссис Моррис сняла солнцезащитные очки и объяснила, что он абсолютно прав: приветствие имеет ценность само по себе и в переводе не нуждается, после чего она поднялась на борт.

Автобус с туристами из Таллахасси[29] еще не пришел, и она оказалась одна на палубе. Просторная лощеная палуба в ее мирной протяженности и законченное, совершенное соответствие ее частей вызвали восхищение Элизабет Моррис. Наконец-то она увидела вокруг себя планомерность в чистом виде, мир, исполненный окончательного, не подлежащего пересмотру или отмене смысла. Здесь не было ничего случайного и ничего ненужного.

Испытывая почти благоговейные чувства, миссис Моррис спустилась вниз в трюм. Застывшее низко над горизонтом солнце окрасило кормовую часть судна темно-золотистым сиянием. Нигде, и она это прекрасно понимала, так не обихаживают место, где живешь, как на корабле. Каждая деталь была искусно выточена и отделана, каждая поверхность тщательно отполирована, беспредельно чиста, а медь и дерево отливали цветом меда или коричневого лоснящегося сиропа. Высоченные окна отбрасывали четырехугольный сноп света аж к самым ногам. «А когда умрешь, – с внезапно проснувшимся интересом подумала миссис Моррис, – когда, стало быть, покинешь свою комнату…» Пожалуй, было бы возможно – да, это мысль – оставить им сверкающую пустотой комнату, освобожденную от всяких вещей и чистую, как палуба. Ничего пролитого, никакого беспорядка – признака того, что тянется следом за исполненной усталости жизнью, за привычкой и забвением, этим мусором проведенных дней, позорной слякотью бытия.

Внезапно ей пришли на память слова: «Что-то медленно трещало в корпусе корабля» – предположительно, цитата из какой-то приключенческой книжки, одной из тех, что она так любила читать…

Она прошла дальше в идеально ухоженное помещение и увидела неподвижного и озабоченного капитана, склонившегося над картой. Он опирался руками на стол. Он был из воска.

«Нет», – прошептала Элизабет Моррис.

Повернувшись, она поспешила стыдливо убраться отсюда прочь, прочь от этого странного корабля, где и нашла всех этих корабельщиков, одного за другим застывшими в позе напряженной бдительности, страха или гнева, нашла их всех – давным-давно почивших в бозе и непристойно воплощенных в воске.

Миссис Моррис охватил страх, она хотела поскорее подняться на палубу, но не смогла найти лесенку. Наверху, на потолке, включились громкоговорители – звуки, похожие на гавайскую гитару, размягчающие душу, неотшлифованные звуки, будто падающие на нее сверху…

Она попала в полосу голубоватого света неоновых ламп, и там, в своей каморке, при свете собственного своего прожектора лежал он, умирающий в одиночестве человек с открытыми глазами и разинутым ртом. Одна рука свисала с края койки, желтая, ужасающая, поросшая черным волосом рука. Он уронил свою фляжку, и темная жидкость призрачным иллюзорным потоком выливалась из нее, растекаясь по полу.

Обернувшись, миссис Моррис обнаружила лесенку. Поднявшись вверх на палубу и взявшись за перила, она оперлась лбом о свою руку.

– Алоха! – произнес Баунти-Джо. – С вами все all right?[30]

– Да, all right, – ответила миссис Моррис.

Она попыталась разглядеть Ханну Хиггинс и скамейку возле обезьяньей клетки, но с пирса струился поток людей, мешавших ей видеть.

– Старой даме сделалось худо, – сказал Баунти-Джо. – Она уехала домой. Я раздобыл ей машину.

– Ей было очень плохо?

– Не знаю. Она не захотела, чтоб я ее сопровождал. Я бы охотно проводил ее, я это делаю часто. Такое случается здесь все время, уж поверьте мне!

– Абсолютно верно, – согласилась миссис Моррис. – Алоха!

На обратном пути ей попалось множество белок. А на веранде почти все места были заняты.

– Никакой опасности, – заверила ее мисс Фрей. – Ханне Хиггинс лучше, у нее есть все необходимое. Но долгие прогулки неразумны… я ведь говорила, что вам надо отправиться в парк, а не на берег, это слишком далеко.

Миссис Моррис поднялась вверх по лестнице и, постучавшись, сказала:

– Это всего лишь я!

– Войдите, войдите! – ответила Ханна Хиггинс.

Она лежала под покрывалом. А виновниками белых кругов под ее глазами были лишь пальмы.

– Ведь смотреть вверх нельзя, это вредно. Я знаю, что это вредно. Но сейчас меня немного вырвало, и стало легче. Ну как тебе кабинет восковых фигур?

– Он сделан очень искусно!

Миссис Хиггинс устроилась поудобней в кровати и стала смотреть в потолок.

– Странные дыры… – сказала она. – Мне не очень по душе кабинет восковых фигур, но корабль нравится.

Миссис Моррис медленно ходила по комнате… сколько тут фотографий и разных безделушек! Слишком много свидетельств о путешествиях и видов тропических красот… А на самой середине стены – большое бархатное панно с изображением дельфинов на фоне солнечного заката: они были забрызганы каким-то жиром.

При виде всего этого трудно было поверить, что миссис Хиггинс собственноручно выбирала предметы убранства. У нее ведь был внук, игравший на трубе; возможно, имелся и другой – моряк…