себя вымотанной, неоцененной, несвежей и голодной, и задается вопросом: обвинят ли ее в убийстве, если Ричард умрет во время ее дежурства?

Глава 20

Первая половина урока посвящена развитию техники — гаммы на четыре октавы, подготовительные упражнения Шмитта, оттачивание аккордов и арпеджио — с целью тренировки пальцев и слуха. Вторая половина занята отработкой произведения, выбранного на прошлой неделе. В идеале, дома ученик должен практиковаться по двадцать минут каждый день.

Этот ученик вообще не практиковался.

Он уже закончил с технической частью урока. Теперь Карина ждет, чтобы Дилан начал играть, и с каждой минутой ожидания градус ее раздражения растет. Дилану тринадцать, и за последний год он вытянулся, наверное, дюймов на шесть. У него длинные руки и пальцы, узловатые плечи и колени, и ему как будто неудобно в собственном теле, словно он не до конца еще занял появившееся место. Его бледное лицо покрыто розовыми, воспаленными угрями. Над губой едва пробивается темно-русый пушок. На подростке яркие золотисто-желтые шорты и такого же цвета свитшот. После урока мать сразу отвезет его на тренировку по баскетболу. Каждые несколько секунд он отхаркивает мокроту откуда-то из горла и, очевидно, втягивает ее в мозг.

— Дать салфетку? — спрашивает Карина.

— А? Не, все хорошо.

Ее так и подмывает сказать: «Нет, у тебя все совсем нехорошо».

Он рассматривает стоящий перед ним нотный лист, как будто впервые видит текст на греческом, который ему требуется прочитать. Может, у него нарушение обучаемости, какой-нибудь тип музыкальной дислексии или амнезия, и осуждать его нехорошо. А может, он просто не хочет здесь находиться. Она полночи провела на ногах, и сидение на этой банкетке в тишине вытягивает из нее последние крохи и так исчерпанных сил. Веки сами собой опускаются, дают уставшим глазам секунду-две отдыха. Ее страшно клонит в сон.

Дилан поднимает было левую руку, но тотчас отдергивает ее и опять кладет на колено. Ему никак не решить, куда поставить пальцы. Он не будет даже пробовать нажать клавишу, если не уверен, что это правильная нота. Миллениалы. Все как один боятся совершить ошибку. Дилан предпочтет сидеть на банкетке вот так, парализованный страхом и нерешительностью, нежели взять неверную ноту.

Стоит ей только сказать пару слов, и она сможет сдвинуться с этой подбешивающей уже мертвой точки. Но она не будет этого делать. Не сегодня. Она каждую неделю подсказывает этому парнишке ответы, а он упорно ничему не учится. По ней, так во всем виновата его мать. Она, похоже, делает с ним все уроки, гладит ему одежду, будит по утрам. Мальчишка получился беспомощный. Ну так Карина не будет больше с ним нянчиться. Она сидит, ждет и молчит, давая ему шанс разобраться во всем самому.

Дилан опять хлюпает носом, щурясь на ноты и наклоняясь все ближе над листом бумаги в попытке сообразить, куда ставить свою левую руку. Она рассказала ему о куче мнемотехник для басового ключа. «Лягушка дома мишку солит» для нот между линейками. «Солидный синьор решил фазана лягнуть» или «Соловей сипит, рельсы фальшиво лязгают» для нот на линейках. Что ни придумывай, он никак не может удержать в памяти правильную последовательность и вечно теряется, когда видит черные точки на пяти линейках и между ними в басовом ключе.

Уж пора бы ему бросить эти занятия! Она устала от учеников, не желающих играть на фортепиано. Вот бы все они бросили! Придя в ужас от этой опрометчивой мысли, от неудачи, которую она только что сама на себя накликала, она скрещивает указательный палец со средним. Дилан не заметит: ее руки лежат на коленях. Как ей сохранить крышу над головой, если такое случится? Нужно быть осторожнее в своих мыслях.

Дилан снова шмыгает носом. С простудой ему здесь не место. Если он заразит Ричарда, дело может запросто кончиться пневмонией, а с его БАС это все равно что смертный приговор. Надо сказать Дилану, что сегодня она отпустит его пораньше. Впрочем, у него нет водительских прав. Придется ждать, пока за ним не заедет мать, а к тому времени получасовой урок и так подойдет к концу.

Не поддающиеся расшифровке записи перед ним — Прелюдия до мажор Иоганна Себастьяна Баха. Никаких тебе диезов. Никаких бемолей. В ее представлении произведение предельно простое и вместе с тем прелестное как для исполнителя, так и для слушателя. Первая нота — до первой октавы. Да, нота записана для левой руки и потому расположена на добавочной линейке басового ключа, а не на добавочной линейке скрипичного, где он привык ее видеть. Но все равно. Это до гребаной первой октавы.

Его неловкость и еще более неловкое молчание продолжают злить Карину, действовать на ее натянутые, измученные нервы, сводя с ума. Она скрипит зубами и раздраженно дышит носом, выдержка дается ей с трудом. Она не будет подсказывать ему, что делать. Даже полунамеком. Сегодня детям все преподносится на блюдечке с золотой каемочкой. Каждый из них — победитель. Каждый получает приз. Не на этой банкетке. Добро пожаловать в реальную жизнь, Дилан.

Он снова шмыгает носом, и ей хочется выкрикнуть: Сыграй ноту! Высморкайся! Сделай уже ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ! В любой другой день она могла бы винить себя. Вот была бы она преподавателем получше, больше воодушевляла и подбадривала, тогда бы он знал, как играть это произведение. Сегодня она позволяет виноватому взять вину на себя. Они просидят здесь оставшиеся десять минут в тишине, если будет надо.

Карина бросает рассеянный взгляд в окно гостиной и замечает вдалеке трех похожих на голубей птиц. Они сидят на электрических проводах, две на верхнем и третья под ними. Эти округлые черные птицы принимают вид нот скрипичного ключа, которые она проигрывает в своем отчаянно скучающем мозгу. Соль-соль-ми. Соль-соль-ми. Она начинает сочинять музыку, подсказанную этими птичьими нотами, и вот уже дивная мелодия понемногу развеивает ее паршивое настроение, но тут Ричард закашливается. Не тот звук, на который она рассчитывала.

Она прислушивается к форме и наполнению этой последовательности звуков и надеется, что Ричард, как и находящийся здесь юный Дилан, справится сам. Кашель мокрый, булькающий, неутихающий. За последний месяц брюшные мышцы Ричарда значительно ослабли, и зачастую ему не под силу выкашлять скапливающуюся в горле мокроту. Дилану, наверное, кажется, будто в соседней комнате захлебываются собственной слюной, но Карину уже не трогают эти хорошо знакомые звуки.

Ричард неожиданно затихает, и вот как раз эта тишина между приступами удушья, к которой Карине никак не привыкнуть, и наполняет ее ужасом. Она так и представляет