понимали, я все больше убеждалась, насколько прав был мой дорогой жених, посоветовав взять у трупа кровь и провести тщательный клинический анализ на предмет выявления патологии.

— Может быть, такой анализ уже готов, — вклинилась я в бурную полемику Робина с черноволосой женщиной, они как раз обсуждали способы выявления заболевания. Тут же было решено, что результаты анализа жизненно важно получить и обсудить до окончания конференции. Мне были предложены на выбор все самые современные средства связи: мобильный телефон, факсимильный аппарат и электронная почта. Пока я разговаривала по телефону с заведующим петербургским городским судебно-медицинским моргом, солидные коронеры стояли вокруг меня, разинув рты, и боялись даже дышать.

Закончив разговор, я довела до их сведения, что анализ проведен, гипотеза о генном заболевании крови блестяще подтвердилась, результаты клинического анализа будут высланы им не позднее завтрашнего утра и что эксперт, вскрывавший этот интереснейший труп, претендует на научное сотрудничество. Об этом, правда, Щеглов меня не просил. Я проявила инициативу, решив, что связи между судебными медиками и криминалистами разных стран нужно по возможности укреплять.

Между коронерами чуть не началась драка за то, кто выступит соавтором доктора Щеглова. Я смотрела на разгорячившихся специалистов и думала о том, что я в их обществе чувствую себя немного ущербной, поскольку у них помимо юридического еще и медицинское образование, а я просто нахваталась верхушек… Но, с другой стороны, подобное оживление в медико-криминалистической среде Великобритании наблюдается, наверное, только с моим приездом. В общем, секционное заседание удалось.

Вечером в гостиной небольшой квартиры Йена Уоткинса только и было разговоров, что о петербургском деле вампиров.

Жена Уоткинса оказалась очень милой женщиной, хохотушкой и затейницей. Ее звали Ким, и разрез ее глаз недвусмысленно указывал на Юго-Восточную Азию. Йен смотрел на нее с обожанием, и я в который раз подумала, что европейцы все-таки в меньшей степени встречают по одежке.

Я пришла в гости в своих лучших нарядах, захватив переобуться туфли на высоких каблуках. Хозяйка встречала нас в рваненьких джинсах и розовой застиранной футболочке, в тапочках на босу ногу, но хохотать и веселиться мы начали прямо в прихожей. Ким не была накрашена абсолютно; нерасчесанные жидкие волосы свисали на скуластое лицо, и рядом с ухоженным и импозантным мужем она смотрелась как заноза в глазу. Но Йену, статному и седоусому, с которым не стыдно было бы пройтись английской королеве, явно было комфортно рядом с Ким, он даже все время норовил невзначай притронуться к ее руке или пряди волос, как юный влюбленный. Я с удивлением узнала, что они женаты двадцать пять лет; их взрослый сын живет в Италии. Держит антикварный магазин.

Когда мы перешли в гостиную, Ким показала нам фотографии, сделанные в ее юридической фирме. Фотографии свидетельствовали о том, что и на работу в солидную фирму в центре Лондона Ким ходит чуть ли не в той же самой розовой футболочке и неновых джинсах; по-моему, даже тапочки не переобувает. При этом никаких комплексов она явно не испытывала, и мы мгновенно подпали под ее обаяние.

Ким и Йен, оказывается, были вегетарианцами, но, к счастью, не отказались принять от нас баночку красной икры, по которой до сих пор сходят с ума иностранцы. Прижимая банку к груди, Ким восторженно заявила, что икра как нельзя кстати, потому что главным блюдом за сегодняшним столом будет «русский сюрприз». И, таинственно поманив меня на кухню, показала пластиковую упаковку из супермаркета, на которой было написано странное слово «blinis». Я бы его, честно говоря, так и не расшифровала, если бы не помог Хрюндик, который прибрел за нами на кухню, мельком глянул на этикетку и протянул:

— Ма, да это блины наши. Вернее, оладьи, — уточнил он, увидев блюдо, на котором художественно были разложены эти самые круглые маленькие «blinis».

Меня почему-то так тронуло это внимание к гостям из России — занятая Ким бегала в супермаркет и искала, чем побаловать нас, и решила, что нам будет приятно во время ужина в центре Лондона слопать готовые оладьи, разогретые в микроволновке…

А в целом ужин прошел в теплой дружественной обстановке, и даже мой стеснительный ребенок перестал выглядывать букой — и все благодаря темпераменту неугомонной Ким. Мы — трое взрослых и, в общем, даже в некотором роде немолодых юристов плюс русскоязычный подросток (понимающий, правда, по-английски) — битый час играли в детскую забаву, которая у нас называется «балда». Потом Йен принес коробку с игрой заводского изготовления, раздал всем фишки и карточки, мы разделились на команды и изображали в лицах зашифрованные слова — это было похоже на шарады.

В девять вечера Йен мастерски откупорил холодную бутылку настоящего французского шампанского самой известной марки, вечерней лошадью доставленную из самого города Парижа. И я, добросовестно продегустировав его, шовинистски подумала, что нашему «Советскому шампанскому» ценой в семьдесят раз дешевле это кислое пойло без пузырьков в подметки не годится.

Интересно, подумала я позже, когда мы героически допили бутылку, это у меня из-за неразвитости вкуса, из-за того, что я выросла на отечественном шампанском, или наше действительно лучше?

Под конец изысканного вечера в доме представителей английского среднего класса мы вывалились в сквер рядом с домом и стали стрелять из хлопушек, в каждой из которых было конфетти, свернутая в трубочку маска какого-нибудь сказочного зверя и шутка. Мне досталась бумажка, которую я даже не стала выбрасывать, — так она мне понравилась, я взяла ее с собой. На бумажке в совершенно английской манере было написано: «Знаешь ли ты, в чем разница между почтовым ящиком и слоновьим ухом? Нет? Тогда я не пошлю тебя отправлять письмо».

Я давно уже не смеялась так до упаду, как в этот вечер. И все же с трудом себе представляла поседелых на службе российских следователей и оперативников, целый вечер увлеченно играющих в слова (не говоря уже о том, что с таким же успехом я не могу представить себе коллег, которым на вечер хватило бы бутылки шампанского, хоть и французского).

Усталые, но довольные мы с Хрюндиком вернулись в гостиницу. Я уже начала привыкать к диетической буржуинской погоде и на следующий день решила идти гулять не в сапогах, а в туфлях. Естественно, погода тут же ухудшилась, повалил мокрый снег, совсем как в родном Питере, и температура воздуха понизилась аж на десять градусов.

Высунувшись в раскрытое на одиннадцатом этаже окно — пользуясь тем, что Хрюндик приник к оставленному им в одиночестве на целый вечер «Плейстейшену», — я увещевала лондонскую погоду: мол, я это несерьезно, просто