советской литературе и трудно было что-нибудь найти: о нем не принято было писать. Знал, разумеется, что Парвус – псевдоним одессита Александра Гельфанда. Что в различных упоминаниях ему давали разное отчество: Лазаревич, Израилевич, Львович. Что в 1904 году Троцкий жил у Парвуса в Мюнхене, а когда наступил 1905-й, оба они с фальшивыми паспортами приехали в Петербург, считая, что сбываются их революционные прогнозы. Стали издавать газету. Потом Троцкого арестовали. Парвус занял его место в первом Совете рабочих депутатов, ставшим подпольным. Потом – арест, суд, Туруханск, побег, Германия.

Прогноз Парвуса: через несколько лет в Европе начнется война и она приведет к распаду «капиталистических структур». Со всей силой своего несомненного таланта Парвус обличал капитализм и предрекал ему гибель. И вместе с тем – хотел разбогатеть. Его разносторонняя одаренность в сочетании с аферами в денежных делах за короткое время сделали его миллионером. От него отвернулись и российские, и левые германские социал-демократы.

В ответ Айда поведала:

Через несколько лет после конца Второй мировой войны в Кейптауне поселилась возлюбленная Парвуса, эмигрантка из Германии – Мария Шиллингер. Со временем она сдружилась с семьей Айды Купер, ей предложили жить у них в доме. Состарившись, стала немощной, ее возили в коляске. Умерла в 1970-х.

Мария рассказывала Айде, что Парвус ценил ее молчаливость, и поэтому она присутствовала на многих его встречах. С Лениным, Троцким…

Мария любила его, считала единственным мужчиной своей жизни, несмотря на большую разницу в возрасте (по ее словам – тридцать лет), на то, что он не захотел на ней жениться. Она была немецкой дворянкой, он – эмигрант из России, еврей. Должно быть, у этого «слона с головой Сократа», как называли его, весившего почти полтораста килограммов, было обаяние, привлекавшее женщин.

У Марии от него два сына. Но поскольку она не была с ним в законном браке, сыновья носили ее фамилию. В Кейптаун с ней приехал только один из них, Александр. Но поселился отдельно, и вообще отношения у них были натянутые. Отца он ненавидел за то, что тот сделал его незаконнорожденным.

С этим сыном семья Айды Купер после смерти Марии не поддерживала отношений. Считала, что теперь его уже нет в живых.

О втором сыне Айда знала еще меньше. У Марии Шиллингер был его американский орден «Пурпурное сердце». И удостоверение от 11 сентября 1945 года: награжден пехотинец армии США, рядовой первого класса Ганс Шиллингер «за ранения, полученные от вражеских действий на море 9 июня 1944 года».

Орден был прислан Марии Шиллингер в Кейптаун много лет спустя после Второй мировой войны и без каких-либо сопроводительных писем.

В Кейптауне Ганс вроде бы никогда не был, и о письмах от него Айда Купер никогда от Марии Шиллингер не слышала.

К сожалению, Айда мало что могла рассказать: очень уж давно все это было, и в памяти почти все стерлось. Да и Мария, должно быть, очень скупо рассказывала. Не случайно же Парвус ценил в ней молчаливость.

После смерти Марии Шиллингер у Куперов остались письма Парвуса к ней из его бесчисленных поездок. Большинство из них датировано 1916 и 1917 годами. Создается впечатление, что тогда они жили вместе, под одной крышей. Остался и медальон с фотографией Парвуса, несколько его фотографий, его заграничный паспорт. По словам Айды, был и большой портрет Парвуса, но после смерти Марии они отдали портрет Александру. Сохранилось и множество кейптаунских фотографий Марии.

Когда я уезжал из Кейптауна, Айда принесла мне письма, паспорт, фотографии, медальон, орден. Сказала:

– Может, Вы когда-нибудь об этом напишете.

Отдала и книгу «Купец революции», которая хранилась у Марии Шиллингер. Не уверен, что у Айды, загруженной университетской работой с утра до вечера, было время прочитать этот объемистый, не очень увлекательно написанный труд. Как я потом выяснил, почти сразу же он был издан, с небольшими изменениями, на английском языке, а в 1991-м – и на русском, правда, не в России, а в Нью-Йорке.

После выхода книги Солженицына «Ленин в Цюрихе» многие утверждали, что именно этот труд З. Земана и В. Шарлау стал для него главным источником сведений о Парвусе. В подробном разборе книги «Ленин в Цюрихе» Борис Суварин писал, что Солженицын под влиянием Земана и Шарлау «представляет Парвуса “Отцом первой революции”, и вкладывает в его уста совершенно вздорные слова, например, о японских деньгах, якобы полученных большевиками и будто бы вызвавших бунт моряков на “Потемкине”. Или, например, что Япония финансировала инородных сепаратистов и помогала социал-революционерам издавать в Нагасаки газету “Воля”… Оба автора не сумели избежать обычной ошибки биографов, ставящих своего героя в центр событий времени. Они сильно преувеличили значение Парвуса, делая его чуть ли не главным действующим лицом революции 1905 года»… «Солженицыну не повезло – он черпал информацию из столь мутного источника… Поэтому с изумлением читаешь в книге “Ленин в Цюрихе” воображаемые разговоры Ленина с Парвусом на совершенно невообразимые темы».

Не знаю, справедлива ли такая суровая критика. Но меня тогда больше заинтересовали не споры о роли Парвуса в истории, не вопрос о достоверности книг Земана и Шарлау и тем более, Солженицына, а конкретные ниточки, которые вели к той информации, что я получил на Юге Африки.

Естественно, интересно было узнать, что там сказано о женщине, кончившей свои дни в Кейптауне. Оказалось, лишь один абзац:

«Гельфанд даже попытался устроить свою личную жизнь. Он поселился вместе с г-жой Марией Шиллингер. Их сын – это уже был третий ребенок Гельфанда, – родившийся в середине 1917 года, получил фамилию матери и имя отца. Гельфанд всегда с гордостью говорил о своем сыне, поскольку видел в нем гарантию продолжения рода и семейных традиций. Как и другие дети Гельфанда, Александр Шиллингер бесследно исчез в бурном водовороте истории, захлестнувшем Европу в последующие годы».

Значит, авторы единственной биографии Парвуса знали об этом меньше, чем Айда Купер. О Гансе даже не слыхали.

Вернувшись в Москву, я стал листать изданную в Амстердаме книгу Евгения Александровича Гнедина[113], старшего сына Парвуса. Когда-то, во время встреч с ним у Ерофеева, я слушал его рассказы о работе в «Известиях», в Наркоминделе, о тюремно-ссыльном периоде его жизни, с 1939-го по 1955-й, когда его допрашивал Берия, а избивал начальник Особой следственной части НКВД Кобулов. Еще больше мы говорили о статьях, которые Гнедин, каким-то чудом оставшись в живых, публиковал в «Новом мире».

Он отца не знал, видел его в последний раз в четырехлетнем возрасте, когда мать, разойдясь с Парвусом, вернулась из Германии в Россию