царств, что все еще оставались независимыми. Но даже все вместе они не могли выставить в противовес Риму достаточные силы.

Если Антоний собирался переметнуться, они не смогли бы сопротивляться дольше нескольких жалких месяцев.

На удивление, Еврикрат справился со своей задачей быстро. Уже следующим утром, он, к огромному удивлению Клеопатры, встретил ее на пороге покоев. Будучи одним из немногих придворных, которым было позволено входить во внутренние помещения дворца, он всегда активно пользовался этой привилегией.

- Все готово, моя царица. Как и обещал, в лучшем виде, - с коварной улыбкой сообщил Еврикрат и театральным жестом приподнял край ткани, что закрывала его ношу.

Голова. Черноволосая, голубоглазая голова. Пусть смерть и искажала черты лица, не узнать Квинта Педия было невозможно.

- Отлично. И что же с ним случилось? – спросила Клеопатра, вздернув брови в притворном удивлении.

Еврикрат с легкостью подыграл ей:

- О, несчастный случай. Перебрал вечером в кабаке, полез в драку, один на толпу. Ну а дальше сама понимаешь.

- Никто никого не видел и ничего не запомнил, я надеюсь? – заговорщически спросила она.

- Обижаешь. Конечно же нет, - Еврикрит скривился в притворном неудовольствии и накрыл голову тканью снова. Правильно. Даже здесь, в безопасности ее покоев, рисковать не стоило.

Желание разносить слухи не было чуждо даже рабам.

- Отлично. Что насчет моей второй просьбы?

- Вот, - Еврикрат, ловко перехватив свою ношу, вынул свободной рукой из-за пояса свиток и протянул ей.

Отлично. Просто отлично.

- Спасибо, - кивнула ему Клеопатра, - Можешь быть свободен.

Не прекращая улыбаться, Еврикрат слегка склонился в поклоне, но уходить не спешил.

- А… эм… - недоуменно покосившись на голову, неопределенно промычал он, - С этим что делать?

- Скормите крокодилам, - равнодушно отрезала Клеопатра.

Если тебе нужно кого-то убрать так, чтобы его тело никогда не нашли – скормить крокодилам верное средство.

Ради этого письма Клеопатра отложила все дела, разослала рабов уведомить ожидающих приема о том, что она задержится на неопределенное время и даже отмахнулась от рабыни, которая прибежала к ней и сообщила, что Птолемей снова закатил истерику и требует маму.

У нее не было на это времени. Возможно, сейчас решалась судьба всего их государства. И уж совершенно точно –судьба ее самой и ее сына. Двоих сыновей – маленького Птолемея, и еще нерожденного мальчика.

Пока она разворачивала папирус, ее сердце пропустило несколько ударов.

Гай Цезарь Марку Антонию

Что? – пронеслось у нее в голове, а глаза уже бежали дальше по строчкам. Ровным строчкам латинского текста, написанным знакомым почерком из прошлого.

Марк, я понимаю, в это сложно, практически невозможно поверить, но я жив. Как так вышло – расскажу при личной, - надеюсь, скорой, - встрече. Сам понимаешь опасность.

К делу.

За последние дни в Городе произошло слишком многое, но я постараюсь обрисовать ситуацию вкратце. Гай Октавий, называвший себя Императором Цезарем Августом, мертв. Убит в ходе народного бунта. Оба консула убиты Октавием ранее, но ситуация пока под контролем. В должность вместо убитых консулов вчера вступил Бальб, на апрельские иды назначены комиции для выборов второго суффекта. К тому моменту, как ты получишь это письмо, они уже пройдут и, смею надеяться, пройдут без беспорядков.

Не знаю, что у вас с Октавием и Лепидом были за разногласия, но, полагаю, что они все уже не актуальны. Нахождение в Городе больше не представляет для тебя никакой опасности, и я надеюсь, что в скором времени ты вернешься и мы сможем переговорить с глазу на глаз. Многие вещи настолько запутаны, что их проблематично описать в одном письме.

В качестве подтверждения своей личности прилагаю к письму зашифрованную часть. Ключ в последнем письме из нашей предыдущей переписки.

Рим, через семь дней после апрельских календ

Клеопатра перечитала письмо несколько раз. Закрыла глаза. Открыла. Перечитала еще несколько раз. Текст, словно насмехаясь над ней, никак не хотел меняться на хоть сколько-нибудь менее невероятный, оставляя после себя неприятное послевкусие – и один единственный вопрос.

Да что, к Аиду, там происходит?!

В Риме безвластие? Октавиан мертв?

Цезарь жив?

Цезарь жив и хочет как можно скорее встретиться с Антонием? Зачем? Чтобы закончить войну… или… чтобы лишить ее любовника головы, а ее – трона?!

Пусть это и не было широкоизвестной информацией, - иначе все их с Антонием дело закончилось бы даже не успев начаться, - навряд ли Цезарь по сей день пребывал в неведении о том, что Антоний знал о заговоре, который, как оказалось, так и не смог его убить. Знал и использовал его в своих интересах. И все бы у него получилось, если бы не этот самодовольный мальчишка Октавиан.

Сердце бешено колотилось в груди, а в голову настырно лез образ Птолемея. Они с Антонием могли водить за нос александрийцев, греков, даже некоторых римлян.

Но Цезарь… Цезарь совершенно точно знал, что у него с ней ничего не было в последние семь лет, а значит Птолемей никак не мог быть его сыном.

От одной мысли о последствиях ее бросило в холодный пот.

Нет… Нет, Антоний должен был увидеть это письмо. Антоний должен был об этом узнать.

Они были с ним в одной лодке. На этот раз взаправду.

И ей была как никогда нужна его помощь.

[1] После календарной реформы был переименован в июль. Насколько автор знает, известно, что это было в 44ом году, но месяц точно неизвестен, соответственно не ясно, было ли это принято при жизни Цезаря или уже после того, как его убили. Ставка автора на то, что после.