Капитан выругался. Радуясь попутному ветру, матросы не удосужились спустить венайский штандарт, который был поднят при встрече с подозрительным шлюпом, сшивавшимся неподалеку от устья реки Орокона. Порло сердито позвал Прыщавого, но только собрался дать команду спустить штандарт, как прозвучал другой крик.

Кричала Ката. С ней случилось нечто ужасное. Страшная головная боль — острая, как кинжал, — сразила девушку. Она вскрикнула и рухнула на палубу.

— Ката! Ката! Что с тобой? — воскликнул Раджал.

И тут же понял, в чем дело. Прыщавый, не успевший выбраться из своего «вороньего гнезда», подпрыгивал и указывал вверх. Остальные матросы, задрав голову, глазели туда, куда указывал мальчишка. Птица. Она летела со стороны суши и рассекала синеву неба подобно комете.

Это был ястреб, и его крылья горели.

Громко и тревожно птица кричала от боли. Одинокий буревестник в испуге шарахнулся в сторону. Потом раскричались бакланы, нырки, чайки. Все они разлетались в разные стороны, охваченные тревогой.

Забравшаяся на ванты Буби визжала и металась.

Выше и выше взлетала пылающая птица и исчезла в яркой синеве небес над Куатани.

А потом все прошло. Ката потерла лоб и обвела взглядом лица троих своих спутников.

— Ката, что случилось? — заботливо спросил Раджал.

— Боль этой птицы стала моей. А моя боль — болью птицы.

— Что? Это была волшебная птица?

Капитан Порло неуклюже наклонился и стал гладить руку Каты.

— Бедный девочка подумать, что это быть кобра, я так догадывайся. А теперь не мучай свой бедненький головка, барышня. Кобра с неба не падай, они совсем не умей летать.

А лорд Эмпстер странно изменившимся голосом произнес:

— Девушка обладает эмпатическим даром. Быть может, еще до окончания этого испытания этот дар окажется жизненно важным. А может быть... может быть, и нет.

Раджал попросил бы аристократа объяснить, что тот имел в виду, но в это мгновение случилась другая беда. На берегу грянул выстрел, а в следующее мгновение в воздухе просвистело ядро и с громким всплеском упало в воду рядом с кормой «Катаэйн». Взметнулся фонтан брызг, волна залила палубу.

Корабль накренился. Стараясь удержать равновесие, капитан Порло героически балансировал на деревянной ноге и за миг до того, как ему довелось рухнуть на мостик подобно поверженному идолу, он успел крикнуть:

— Предупредительные выстрел! Развороты против ветры! Прыщавый! Прыщавый! Поднимай, скотины, флаги синемундирники, а не то я тебе башка отрывай!

Ката, забыв о страхе, не отводила глаз от берега незнакомой страны. Она не знала, что готовит ей будущее, и даже не догадывалась об этом, но в одном она была уверена.

Впереди была опасность.

— Симонид?

Старик снова впал в забытье. Не мигая, он с неизбывной тоской смотрел на заходящее солнце. Принц Деа наклонился и бережно коснулся сморщенной руки старика. Близился вечер, и они сидели посреди благоухающих зарослей в висячих садах. Симонид сидел в кресле-качалке. Его ученик устроился на траве, скрестив ноги, возле старика. Время от времени за занавесом густой листвы слышалось щебетание, но то были не птицы. То были Таргоны-Хранители. Казалось, они повсюду следуют за принцем Деа, но сейчас по крайней мере Хранители согласились скрыться с глаз.

После того как Симонид упал в обморок, он целые сутки бредил, и только сегодня силы вернулись к нему. Нынче утром он покинул одр болезни, полный решимости исполнить повеление султана и подготовить юношу к предстоящему вступлению в брак. Некоторое время назад, когда солнце еще стояло высоко, Симонид и вправду толковал об этикете, о манерах, о нравственности. Его голос убаюкал бы Деа, если бы старик то и дело надолго не умолкал, как, к примеру, сейчас. Деа смотрел на старика, и в него проникала печаль Симонида, а к ней примешивалась его собственная тоска. Здесь, посреди пышных папоротников и ярких цветов, они когда-то весело и беззаботно резвились с Талем.

— Симонид?

Во время первой паузы в разглагольствованиях учителя Деа припомнился страх, испытанный вчера, когда он подумал, что Симонид умер. Принц так испугался, что чуть было не позвал Таргонов. Теперь он понимал, что душа старика, как и его душа, переполнена тоской. И вряд ли могло быть иначе. Как стыдно стало Деа, как невероятно совестно, когда ему показалось, что из-за грубости отца оборвалась жизнь Симонида! А какая тоска, наверное, охватывала старика, когда он видел, как сердце его бывшего ученика обвивала, подобно лиане-паразиту, жгучая злоба!

Деа нежно погладил руку старого учителя. Его наставления он слушал рассеянно. Его совсем не интересовали все эти условности и правила, согласно которым теперь должна была потечь его жизнь. Деа смотрел на Симонида и догадывался о том, что в этой голове с высоким лбом, наверное, хранится немало занимательных историй — намного более интересных, чем те сухие, бездушные фразы, которые Деа слышал от старика раньше и которые тот наверняка произносил много раз за свою долгую жизнь.

— Симонид?

Старик посмотрел на Деа сверху вниз добрыми глазами и вяло пожал руку юноши. На глаза принца навернулись слезы — он вспомнил о том, как рука отца больно сжала его гениталии, а потом вспомнил о другой руке, к которой ему уже никогда не суждено было прикоснуться.

— Симонид, — сорвались вдруг слова с его губ, — отец рассказывал мне о друге, который у него был когда-то, — о друге по имени Мала. Знал ли ты об этом друге отца и о постигшей его судьбе?

По лицу старика пробежала тень тревоги, но тревога тут же сменилась печалью. Он глубоко заглянул в глаза юноши, так невинно, но так неотрывно смотревшие на него. О да, да, он знал о Малагоне и о той горькой истории, что стала причиной его гибели. Но старик не сомневался: что бы об этом ни рассказал сыну султан, сокровенной правды он Деа не поведал.

Симонид глубоко вдохнул. Прошло очень много лет с тех пор, как он был принят в Школу Имамов. Учась в Каль-Тероне, он делал удивительные успехи и оправдал все ожидания, возложенные на него в юности. Долгое время он исполнял то, что считал своим долгом, даже тогда, когда сомнения терзали его сердце. И вот теперь Симонида снова мучили сомнения, но он понимал, что сегодня нельзя отступить. Его долг — вернее говоря, его задача сейчас состояла в том, чтобы говорить с принцем о бессмертных понятиях, об истинах, изложенных в Книге Пророка. Но юноша почти не слушал его — точно так же, как давным-давно почти не слушал своего учителя его отец. Старик нахмурился. Если он хотел, пока был жив, сделать доброе дело, не должен ли был он позаботиться о том, чтобы Бесспорный Наследник со временем превзошел своего отца? Пожалуй, стоило дать юноше несколько уроков, не прописанных в священных книгах.