Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У тебя красивенький раб! Грязнуля, тебе следовало его помыть! Иди ко мне, красавчик! Я тебя помою, а потом, если захочешь, и денег за дело не возьму!
– Не мечтай! Вряд ли франсао позволят нам отдохнуть, им нужны деньги, что приносят эти крысы годаппи!
– Карнегил, черт подери, двигайся вперед! – рычал Хашиут. – Получишь деньги – насмотришься на них! Слышишь, ты, кастрат? Иди или оторву последнюю руку!
Тиксу казалось, что он погружается в безысходный кошмар. И спрашивал себя, что, обнаженный и исцарапанный до крови, делает в этом диком мире насилия, где выживание зависело от того, кто первым нанесет сильный удар. Свет от фонарей и светошаров высвечивал угрожающие силуэты, озверевшие лица, разбитые надбровные дуги, лихорадочные глаза, перекошенные рты, уродливые шрамы, раздутые карманы одежд, рукоятки оружия… А лицо сиракузянки, этой незнакомки, ради которой предпринял безумное путешествие – он позаботился запрограммировать стирание координат на деремате агентства, чтобы сбить с толку ринса ГТК, – уходило из его памяти, словно она была химерой, метеором в небе, где угасала жизнь. Обессиленный и подавленный, он застыл на границе реальности и сна. Превратился в поглупевшего пассивного зрителя чужого абсурдного спектакля, в котором должен был играть главную роль. И лишь боль, раздиравшая шею, изредка возвращала его в мир реальности.
Никто не интересовался бандой Хашиута, а если кто-то и останавливал взгляд на Тиксу, то делал это ради быстрой оценки стоимости раба.
Наконец они вышли на прямоугольную площадь, покрытую плитами черного бетона, похожего на шкуру рептилии. Прямые дорожки, ведущие к центру площади, были окаймлены высокими светящимися конусами и выложены фосфоресцирующими стеклянными квадратами.
– Крыша рынка рабов!
Беспокойство однорукого усилилось после окрика одноглазого. Его указательный палец не отпускал кнопки пульта. Челюсти ошейника конвульсивно сжимались на шее Тиксу, который уже едва дышал.
Они выбрали аллею и двинулись к центру площади. Сквозь стеклянные плиты оранжанин различил огромный глубокий зал и круглую сцену, рядом с которой стояли пустые клетки разных размеров с решетками или воздушными стенками. Их освещали лучи прожекторов.
Там, где аллеи сходились, открывался люк на почти отвесную лестницу, уходящую в мрачную глубину рынка рабов.
Хашиут без колебаний вступил на нее, но остальные не решались последовать за ним. Одноглазый обернулся и смерил подчиненных злым взглядом.
– Ну, чего ждете, кастраты? Испугались?
– Куда мы идем? – спросил однорукий.
– К франсао Майтарелли! – проворчал предводитель. – Он лучше всех платит за человекотовар.
– Я ему не верю! – попытался возразить Карнегил. – Говорят, он чаще расплачивается смертью.
– Если я правильно понимаю, ты обсуждаешь мои приказы? Хашиут вскинул два громадных кулака. Его глаз от ярости налился кровью, борода встопорщилась, словно обуянная смертельными намерениями. Карнегил внезапно оказался в одиночестве, черты его лица застыли. Мужчины и женщины инстинктивно отступили, образовав вокруг него пустое пространство. Немедленная расправа Хашиута нередко оказывалась поучительным зрелищем. Они готовились стать свидетелями наказания мятежника. И быть может, его смерти. Гора денег, а значит, и «порошка», которую обещал принести этот свалившийся с неба годаппи, сводила с ума.
Побледневший Карнегил вдруг понял, что сейчас потеряет последние зубы, последнюю руку, если не жизнь, и поспешил вступить в переговоры.
– Не злись, Хашиут! Я вовсе не хотел с тобой спорить…
Вздохи облегчения с ноткой разочарования, вырвавшиеся из груди остальных, завершили капитуляцию однорукого.
Когда они спустились по ступеням, коридор привел их на шестиугольную площадку, скупо освещенную водяными бра. На нее выходили бронированные двери с голографическими надписями на прудже и межпланетном нафле. Каждую из дверей охраняли три или четыре типа, похожих на скорпионов-убийц внутренней пустыни. Излучение атомных обогревателей, круживших под потолком, вдохнуло немного жизни в заледеневшее тело Тиксу.
В качестве предводителя именно Хашиуту выпала честь обратиться к одному из охранников в желтой форме, застывшему под желтыми буквами. Он схватил пленника за руку и вытолкнул перед собой. Самоуверенность одноглазого гиганта рассыпалась, как комок сухой земли. Его рыкающий голос превратился в едва слышимый ручеек.
– Э… франсао Метарелли у себя?
– Что ты от него хочешь, бродяга? – изумился страж. – Может, считаешь, что франсао Каморры встречается с такими вшиварями, как ты?
Хашиут неловко согнулся в поклоне.
– Я хочу предложить ему выгодное дельце. Прекрасный человекотовар! Взгляни!
– У кого украл раба?
– Не украл, поймал! – ответил Хашиут, выпрямляясь и выпячивая грудь. – Он принадлежит мне и моей банде! Сегодня ночью будут торги! Гляньте, пощупайте:; отличная кожа! Мышцы! Крепкий парень! Богачи оторвут его с руками!
– Замри, сейчас гляну! Надеюсь, бродяга, что твое брюхо не пострадает, если франсао Метарелли в хорошем расположении духа! Он не привык заниматься штучным товаром.
Медоточивая улыбка одноглазого бородача превратилась в гримасу.
– Когда он увидит его, то не пожалеет…
Охранник набрал шифр на консоли, встроенной в бетонную стену. В металлической двери открылось окошечко. Полная тишина и явная враждебность охраны охладили энтузиазм банды. Руки нищих повисли вдоль тел, глаза и головы опустились. Славные соратники Хашиута мечтали лишь об одном: взять ноги в руки и бежать без оглядки.
В окошечке появилось лицо. Смуглая кожа, курчавые красноватые волосы, черты, утонувшие в жировых отложениях, маленькие сверлящие глазки: прудж.
– Что там? – хрипло осведомился он.
– Любители «порошка» предлагают франсао товар. Человекотовар, – прошептал охранник.
Черные глазки пруджа быстро обежали площадку, внимательно осмотрели Тиксу.
– Пропусти эту рвань.
Ловушка захлопнулась. Не произойди чуда, ему не выбраться целым и невредимым из этого подземного тупика, погруженного в полумрак. В таверне «Три Брата» на Двусезонье он не раз слышал, что пленникам Каморры, предназначенным для продажи, вкалывали «умягчитель». Вирус, который атаковал клетки мозга, лишал памяти и воли и требовал постоянного введения лекарственной сыворотки. Пытаясь вернуть хоть остатки мужества, он вспомнил слова Качо Марума: «Ты выпил внутреннюю воду ящериц, их сила защитит тебя, отныне ты будешь путешествовать вместе с непобедимым богом… » Но если эти слова были полны смысла в лесу Двусезонья, то здесь, перед бронированной дверью и страшилищами-охранниками, они становились пустыми, глупыми и смешными заклинаниями, обращенными к несуществующим богам. Они не могли заставить его забыть голод, холод, неумолимые когти ошейника, впившиеся в шею, отчаяние, медленно отравлявшее все его существо. Ему хотелось осушить стакан мумбе, почувствовать жгучий ожог дрянного спиртного во рту, в глотке, в брюхе.