Маленькая торжественная месса была внезапно прервана телефонным звонком. Калипсо сморщилась, ей не хотелось подходить, но звонок был настойчив, она протянула руку, сказала «алло». Такое строгое «алло», чтобы держать нарушителя ее покоя на расстоянии, внезапно выпрямилось. «Ох, abuelo[17], abuelo, это ты?» У него были потрясающие успехи, он уже разговаривал, пока не очень быстро, и спотыкался на некоторых словах, но тем не менее мог выразить свою мысль, и она его понимала. Она хотела рассказать ему все, хотела рассказать весь волшебный свет, все пространство и солнце, и чудо. «Abuelo, он поцеловал меня, поцеловал, Гэри, Гэри Уорд, смотри, я когда говорю Гэри, я к нему приближаюсь, а он приближается ко мне, и я предупредила его, что это серьезно, что это для меня очень-очень важно!» И она рассказала ему все это, потому что, если не рассказать, все сотрется, все исчезнет, и, кстати, может, ей вообще все приснилось. Нет, ох нет, ей все это не приснилось!

– Он провожал тебя? Шел по всем улицам до места, где живет мистер Г.?

– Мы пешком дошли до улицы Мэдисон, он, я и моя скрипка. Мы так шли, шли, держались за руки и сплетали пальцы, как это делают влюбленные, ну вот только, ну вот только мы еще ничего не знали… Мы шли вдвоем, я совсем потерянная, а он добрый и предупредительный, я хмурилась, задумывалась, а он так внимательно слушал все, что я ему скажу, и это была любовь, abuelo, это была любовь, ее нельзя было не заметить, я даже услышала, как поют птицы! Это и есть любовь, abuelo? Это она и есть? Когда ты двинуться не можешь, чтобы о нем не подумать, не спросить себя: а что он делает в этот момент, вспомнить, как смеется, вспомнить, как он пахнет, и прикосновение его губ? Когда ты всегда носишь его с собой, несешь даже в свой сон, даже если пошевелишь рукой? Знаешь это, да?

– Раньше я это знал, amorcito. Раньше.

– И ты знал, как парализует все – и мысли, и руки, и ноги?

– Как-то раз знал.

– И ты касался головой неба?

– И я касался головой неба.

– Значит, ты знаешь… Ты знаешь все эти чувства, которые копошатся во мне, как муравьи, и щекочут мне нос.

– Да, – сказал Улисс и откашлялся.

Он помолчал, выдерживая паузу. Она услышала, как он задышал сильнее в трубку. Услышала, как сглотнул слюну.

– А мистер Г. его видел? – спросил он, словно хотел обрезать под корень все чувства, которые пробудились и душили его.

– Нет. Он не поднялся к нам.

– А! Он бы мог мне доложить свое мнение.

Улисс говорил пока нечетко, запинался, спотыкался на каждом слове. И когда он начинал фразу, он выпаливал ее как пулемет из страха, что если остановится, то не сможет договорить до конца.

– Доложить! – возмутилась Калипсо. – С какой стати нужно тебе докладывать?

– Нужно. Он сказал бы мне, как он на тебя смотрел, ел ли тебя глазами или держался чуть в сторонке как тип, который добился своего и на этом успокоился.

– Ты что, мне не веришь, abuelo? Если я тебе говорю, это значит, что я знаю, знают моя кожа и моя душа, ты же помнишь, я всегда как-то держалась в стороне от всех таких вещей, ждала чего-то, сама не знаю чего. Но я знала, что это будет прекрасно и загадочно! Или никак не будет.

– Ничего ты не знаешь! Ты еще слишком молода! – вспылил Улисс.

– Что ты глупости говоришь? Это на тебя не похоже. С какой стати ты разозлился?

– Я не разозлился.

– Разозлился, я же вижу. Мужчины почему-то все время злятся. Кричат, бьют, хотят внушать страх. Они думают, что так производят более сильное впечатление, но это ложь. Никого они этим не впечатляют. И тем более вчера мистер Г. никого бы и не разглядел, гнев и отчаяние застилали ему глаза, он страдал и оттого орал во все горло, чуть голос не сорвал.

– Один? На кухне?

– Нет, он был не один. Там с ним была какая-то женщина. Блондинка, по виду американка, такая, судя по всему, богатая, но измученная и одинокая женщина. У нее были красивые кольца, длинные тонкие пальцы, ухоженные руки, но ее все равно было как-то жалко. Она плакала. Я недолго там с ними была и поэтому ничего больше об этом узнать не сумела.

– Новое дело. Неужели у него появилась женщина!

– Думаешь, в этом дело?

– Если они шумно ссорились, значит, они давно знакомы.

– Он вчера вечером прямо кипел! Глаза у него вылезали из орбит, он махал руками, тыкал в нее пальцем, приказывая сесть и молчать.

– Ну уж ясно, что у них близкие отношения, amorcito! Типичная семейная сцена. Любовь – это еще к тому же и крики, и выяснение отношений.

– Никогда!

– Да-да. Но это не страшно. Они помирятся и будут любить друг друга, однажды она, улыбаясь, откроет тебе дверь.

– Однако мистер Г. был просто в ярости. В тот момент, когда она встала, словно хотела задержать меня, словно хотела попросить меня сесть рядом с ней и чтобы мы с ней вдвоем о чем-то поговорили, и тут он запретил ей, запретил, слышишь меня, запретил даже приближаться ко мне, он проорал: «Оставь ее в покое, Эмили!»

– Он сказал ЧТО? – проговорил Улисс, сделав упор на слове «что».

– «Оставь ее в покое, Эмили!» И он закричал так сильно, что она мигом села. В отчаянии уронила руки. Можно было подумать, что он не хотел, чтобы я с ней увиделась. Abuelo? Abuelo? Ты меня слышишь?

Он не отвечал. Она заволновалась, подумала, что ему стало плохо, что он упал, поранился. Она повторяла: «Abuelo, ты тут, ты меня слышишь? Abuelo?»

Она постучала по телефону, завопила: эй!

– Я тут, – убитым голосом ответил Улисс.

– У тебя изменился голос. Почему? Я все слышу, ты же знаешь!

Он долго молчал, потом сказал:

– А какая она, эта женщина?

– Светловолосая, тоненькая, видно, что богатая, явно умеет одеваться, но при этом выглядит несчастной, на вид ей лет сорок пять, немного молодится, ну знаешь, как женщины здесь, они ненатуральные и при этом немного растерянные, не уверенные в себе, им постоянно нужно зеркало, чтобы сделать такое лицо, чтобы не видно было морщин.

– Опять одни впечатления, она вечно делает вид, эта женщина, – грустно сказал он. – Ты уверена, что она была на самом деле?

– Уверена, abuelo.

– Это призрак, – сказал он, словно говоря с самим собой. – Это – призрак.

Это не был призрак. Она часто приходила, и мистер Г. открывал ей дверь. Скрипел зубами, но открывал. Словно не мог поступить иначе. Значит, у этой светловолосой женщины есть какая-то власть над ним? Она садилась на стул возле стола, сцепляла руки под подбородком, и они разговаривали. О чем? Калипсо не знала, но светловолосая дама явно стояла на своем и не желала сдаваться. Мистер Г., очевидно, исчерпал свои аргументы и терял терпение. Они спорили, ссорились, топали ногами, но всегда замолкали, стоило ей открыть дверь кухни.