Эл сочувственно сжал ладонь сестры, вспомнив прошлогодний рождественский обед, пропитанный алкоголем. Амелия, как молоточком постукивая серебряной вилкой, клеймила “ваше жалкое, изнеженное поколение”, ей вторил полубезумный, ворчливый дед, которого особенно доставало, что Питер так и не поучаствовал в войне. Это было особенно несправедливо, если учесть, что на веку Питера войн не было, и Эл выступил в защиту смущенного шурина.

– Но ведь с тобой Питер, вы там вдвоем справитесь, – неубедительно возразил он теперь.

– С мамой не справишься. Три бокала вина, и у нее когти наружу. – Роуз отняла у него свою руку и, уставившись в стол, отковырнула немного воска. – Вот посмотри на меня – я из кожи вон вылезла, сделала все, что могла, и все равно я ее не устраиваю, а что уж там о Питере говорить!

Амелия, которая давно дала понять, что образ жизни Эла ей отвратителен, похоже, считала, что, имея за спиной оксфордский диплом с отличием, скатиться в комфорт лондонского пригорода и в услужение никчемному мужу – едва ли многим лучше.

Эл почти воочию представлял, как тяжесть несбывшихся амбиций матери мешками с песком наваливается на плечи его бедной сестры. Все лето после того, как Роуз, на два года его опередив, окончила университет, Амелия козыряла ею на благотворительных балах и светских мероприятиях, без зазрения совести представляя всем как “мою до абсурда умную дочь”, с прицелом подыскать ей работу или мужа, а в идеале и то, и другое. Эл не знал в точности, прогнулась сестра под этим грузом ожиданий или храбро сбросила его, когда решилась выйти за Питера, кроткого сына бухгалтера, который чем‐то там в министерстве транспорта занимался. Как до неба ему до блестящих юристов или чистопородных землевладельцев, с которыми Амелия постоянно пыталась Рози свести.

“Если уж надумала своей карьеры не делать, следовало бы, по крайней мере, пожертвовать ею ради человека, который того стоит”, – после нескольких рюмок ядовито вздыхала мать, даже когда Роуз (или Питер) находились так близко, что могли это услышать.

Роуз просительно смотрела на брата поверх своей кружки с чаем.

– Не бросай нас ей на съедение, Эл. Это ведь Рождество. А кроме того, дорогой, ты же знаешь, я в этом году даже не смогу под стать ей напиться.

Эл застонал и уткнулся лбом в стол.

– А что, если вы поедете к родителям Питера, оставив наших мариноваться в собственной кислоте? – произнес он в столешницу.

– Если мы не явимся, добрая мамочка пригрозила урезать мне содержание, а нам деньги нужны на вещи ребенку. И на ремонт крыши. На зарплату госслужащего, знаешь ли, мы это не потянем.

– Тебе нужно освободиться от стяжательского мышления, Рози, – поднял глаза на сестру Эл, если и дразня ее, то немного. – Стряхнешь его – и сразу поймешь, что совсем не обязательно иметь пять спален и такой сад, что хоть на выставку в Челси, – и родители тут же утратят над тобой власть. Вот тебе секрет, который делает нас свободными: деньги не имеют значения.

Эл вспомнил, как отец, потеряв дар речи от ярости, хлопнул дверью, когда он несколько месяцев назад выложил ему это именно такими словами, с вызывающей улыбкой добавив, что он “очень счастлив”, живя на пособие по безработице, и никакого наследства ему не нужно.

Роуз фыркнула.

– Ну, если ты правда счастлив, живя в нищете, то…

– Живя согласно своим убеждениям!

– Да ладно, какие там убеждения? Что работать – это себя продавать?

– Ну, в общем, да.

– Послушай, если ты можешь обойтись без их денег, прими мои поздравления. Но если я вздумаю растить ребенка вот в таком месте, меня, скорее всего, арестуют, – решительно сказала она и со значением оглядела грязную кухню, сначала через одно плечо, потом через другое. – Так что Рождество нам придется перетерпеть. И я очень, очень надеюсь, что ты нас поддержишь. – И Роуз – вот же манипуляторша, подумал Эл, – погладила свой едва заметный животик.

В общем, Вайолет пришлось сказать матери, и она сделала это сухо и неохотно, что на Рождество Эл все‐таки не приедет, и Ангарад была очень разочарована. Но потом, когда с почтой прибыл толстый кремовый конверт, разочарование превратилось в нечто совсем другое.

– Ну и ну!

В восклицании было что‐то театральное, что‐то, требующее внимания. Вайолет, которая как раз несла сковороду с яичницей к чайному столику, увидела, что мать на расстоянии вытянутой руки держит большую рождественскую открытку и смотрит на нее так, словно написана та по‐тарабарски. Фотография: резной камин, герб, семья – горничная – несколько горничных – собаки – и там Эл. Вайолет захотелось открытку выхватить; сковорода вдруг потяжелела. Яйца в кипящем масле шипели и фыркали.

“Мисс Льюис и ее семье – пожелания счастливого Рождества от лорда и леди Бринкхерст, а также всех, кто празднует в поместье Фарли-холл”.

Установилась шаткая пауза, подобная тому, как нечто, подброшенное в воздух, словно бы зависает в высшей точке дуги.

– Ну и ну! – снова воскликнула Ангарад, и то, что было подброшено, шлепнулось на пол.

Дэвид и Герейнт наперебой потянулись к открытке, слова “лорд”, “леди” и “поместье” запрыгали, отлетая от четырех стен веранды, а Вайолет все свои силы употребила на то, чтобы между насмешками и локтями разложить яичницу по тарелкам. Только отец сидел себе, прилежно нарезая сосиску.

– Чеерт поберии, сестренка! – В изумлении растягивая и добавляя слоги, Дэвид схватил открытку и принялся вертеть ее с лица на изнанку, будто это головоломка, которую иначе не разгадаешь. – Ты не говорила нам, что встречаешься с настоящим чертовым аристократом!

Она не знала, что и сказать. Конечно, никто не собирался скрывать это от них, но в тот момент она почувствовала себя застигнутой врасплох и разоблаченной. Да, ее парень живет в поместье. Да, там горничные. Обслуга. Сделается ли он когда‐нибудь… лордом Элом? Бред какой‐то. Нелепица.

Но Вайолет не сумела достойно их отбрить или обратить все в шутку, и приставания братьев быстро сошли на нет. Потому что стояла перед ними не сердитая, гордая Вайолет, которая достойна всего самого лучшего, а кто‐то, кому неловко и не по себе. Видя ее смущение, они поутихли.

Ангарад аккуратно поставила открытку позади других на каминную полку, чтобы не бросалась в глаза.

После всего этого, когда Эл наконец явился – они вместе явились в Абергавенни, в пятницу днем, Вайолет в бархатной накидке с капюшоном, а Эл в куртке из овчины, – встретили их с определенными ожиданиями. А потом впали в ступор. Растерялось ее семейство, не зная, как вести себя с кем‐то до такой степени чужеродным.

Мать специально сделала прическу и то и дело поправляла ее легким трепещущим жестом, но ее кивки на