Но ещё больше девушкам нравится выбирать квартиры. А также платья, бриллианты и стиральный порошок. Про бриллианты — шутка. Ладно, прощаю. К тому же ты и впрямь оказался невероятно крут. Вырубить здоровенного мужика с пистолетом, уже будучи раненным… В жизни бы не поверила, если бы сама не видела. Вот это точно был сюрприз.

— Тебя ждёт ещё множество похожих сюрпризов, — пообещал я.

Самым неприятным в деле с бывшим майором милиции Коровиным оказалась встреча с его женой и сыном Валентином, которые пришли просить меня о снисхождении к мужу и отцу. Хорошо ещё, что встреча произошла на улице, рядом с нашим домом.

Однако полностью её избежать не удалось. Да я и не из тех, кто бежит от неприятностей.

— Серёжа, Серёжа, подождите! — услышал я за спиной женский крик, когда уже собирался открыть дверцу и сесть в машину.

Обернулся и увидел спешащих ко мне Длинного и его мать — полную, словно вылепленную из теста женщину, затянутую в дорогие и модные, но абсолютно не подходящие ей шмотки, и с тщательно нарисованным лицом.

Я вздохнул и убрал руку от дверцы.

Они подошли.

— Здравствуй, Серёженька, — фальшиво улыбаясь, прощебетала женщина.

— Привет, Серый, — пробормотал Длинный, не глядя мне в глаза.

— Здравствуйте, — холодно ответил я.

Не буду пересказывать всё, что сказала мне жена бывшего майора Коровина — это не интересно. Ей казалось, что она убедительна, что её абсолютно неискреннее взывание к моему милосердию возымеет действие, и я пожалею их, бедных сирот, оставшихся без мужа и отца на долгое-долгое время.

Она не учитывала, что я вижу её ауру и ауру её сына насквозь. Читаю по ним, как по книге. И то, что там написано, мне не нравится. Потому что написано там следующее: «Мы ненавидим тебя, Серёженька Ермолов. Потому что из-за тебя наша удобная, сытая и налаженная жизнь сломана. Но мы не просто ненавидим. Мы ещё и боимся. Потому что теперь очень хорошо знаем, какая сила на твоей стороне. Мы не дураки и понимаем, что этой силе нам нечего противопоставить. Поэтому наша единственная надежда вернуть хоть что-то из того, что мы потеряли — это задобрить тебя. Любыми способами».

— Вот… — она быстро огляделась и протянула мне плотный и аккуратный на вид газетный свёрток (газета «На боевом посту» [1], отметил я машинально, за прошлый год).

— Что это? — спросил я, убирая руки за спину. Я уже знал, что, но хотел, чтобы она сама сказала.

— Тут десять тысяч, — она понизила голос почти до шёпота. — Всё, что есть. Серёженька, забери заявление, пожалуйста. Напиши, что ты не имеешь претензий…

— Я всё видел и слышал, Сергей Петрович, — сообщил Василий Иванович, выходя из машины. — Вам только что предлагали взятку. Десять тысяч рублей.

— Кто? Какая такая взятка? — голос женщины изменился, в нём прорезались скандально-испуганные пронзительные нотки. — Это пирожки домашние, сама напекла, угостить хотела. Не хотите — не надо.

Свёрток мгновенно исчез в хозяйственной сумке, словно и не было его. — Пойдём, сынок, отсюда, пойдём…

Они развернулись и направились к углу дома, торопясь уйти подальше.

Жалость, наконец, накрыла моё сердце.

— Галина Ефимовна! — позвал я.

Они остановились, женщина обернулась.

— Я не писал заявление, — сказал я. — Но покушение на убийство — есть покушение на убийство. Ходатайствовать о прощении не стану, но и топить специально вашего мужа не буду. Хотя и могу. Понимаете?

— Понимаю, — тихо сказала она. Что-то в ней изменилось, сдвинулось. Не в худшую сторону. Вроде бы. — Спасибо.

— До свидания, — я повернулся и открыл дверцу «волги». — Поехали, Василий Иванович.

Мы сели в машину и поехали.

В Ленинград я поехал в конце марта. Но перед этим пришлось выдержать большой разговор с Леонидом Ильичом по поводу моей безопасности.

Сказать, что Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, Герой Социалистического Труда, Герой Советского Союза Леонид Ильич Брежнев пришёл в ярость, когда ему доложили о том, что случилось — это ничего не сказать.

Досталось всем. В том числе и мне.

— Мальчишка! — разговор происходил в кабинете Леонида Ильича в Кремле, куда меня срочно вызвали в тот же день, когда я покинул стены больницы. — Геройствовать вздумал⁈

— Леонид Ильич…

— Молчи! — Генеральный секретарь ЦК КПСС снял очки, швырнул их на стол, поднялся и вышел из-за стола.

Я отметил, что его движения стали гораздо более точными и энергичными. Даже походка изменилась — теперь это была походка человека, мужчины, которому ещё далеко до пенсии.

Стоял я, тем не менее, смирно. Не вытянувшись в струнку — это было бы, пожалуй, чересчур и могло быть воспринято как ёрничанье, но достаточно ровно и с должной почтительностью. Даже где-то со смирением. Я уже неплохо знал Леонида Ильича, понимал, что ему нужно выплеснуть эмоции. Ничего, пусть выплёскивает, с меня не убудет.

— На пистолет с голыми руками? — он подошёл ко мне, уставился грозным взглядом из-под мохнатых бровей. — Ковбой, что б тебя. Это не голливудское кино!

— Я не геройствовал, Леонид Ильич. Мне деваться был некуда, — быстро сказал я. — Вы же воевали, должны понимать. Если враг атакует, нужно отбить атаку и ударить в ответ. Лучше так, чтобы враг уже не поднялся. Вот я и ударил. А иначе он бы меня убил.

— Ударил он… — я видел, что Брежнев начинает остывать. — Ну, где-то ты прав, конечно. Враг должен быть уничтожен. Но не самому же!

— А кому? Милиционера с оружием на каждом московском углу не поставишь. Да и не нужно это. Просто думаю, что за этим Коровиным нужно было лучше следить. Откуда он оружие взял? Понятно — бывший сотрудник внутренних органов, майор. Значит, что? Связи. Хоть и уволили, а связи всё равно остались, — я нарочно переводил разговор на