– Согласен с вами: в теперешних обстоятельствах национальная идея – это прежде всего справедливость. Нет ничего более скрепляющего, оздоровляющего и возвышающего, чем она, справедливость, справление государством правды, совести и неподкупного закона. И нет ее. Ее, может быть, в полной и абсолютной мере никогда и не было, это возможно только в раю, и все же лучшие государственные мужи, при монархии или социализме, пеклись, чтобы в должной мере справедливость действовала и на нее можно было опереться. Мера ее могла повышаться или понижаться, как температура тела в показаниях градусника, но колебания ее оставались в тех пределах, в каких невозможен кризис.

И вот просто взяли и выкинули под пьяную ельцинскую руку эту справедливость на помойку. Вот и слышим от господина Авена в ответ на предложение поделиться награбленным с народом весьма остроумный пассаж: «А может, и отметками в школе надо было делиться? У одного пятерки, у другого двойки. Несправедливо!» Вот и слышим от господина Чубайса: «Больше наглости!» То есть справедливость не признается вовсе. Притом не признается громко, декларативно, нагло, чтобы слышно было повсюду.

– Наверное, справедливость абсолютная, полная, как идеал, недостижима. Однако, согласитесь, надо стремиться к ней. Иначе – тупик. У нас же сегодня главная забота государства состоит, по-моему, в том, чтобы любой ценой закрепить создавшуюся чудовищную несправедливость. Президент может лишь попросить богатеев «поделиться» с бедняками, а они соответственно на просьбы эти плюют. И все время повторяется как рефрен: пересмотра итогов приватизации не будет. Почему же? Если всем очевидно, что это и есть самая большая несправедливость нашего времени! Тем не менее «привлечен к ответственности» пока только один Ходорковский, что создает впечатление лишь видимости борьбы против явной несправедливости. Вообще мне представляется, что государство занято сегодня в основном именно созданием видимости какой-то полезной для большинства общества деятельности, имитацией такой деятельности. Говорят о переменах, но если по сути – они тоже лишь имитация. Взять хотя бы телевидение. Разве, по существу, не остается оно тем же, что было? Разве не те же люди там заправляют? Но о каком объединении, какой консолидации общества можно тогда говорить?

– Снова хочется повторить: вся причина наших несчастий, вся идеология непрекращающихся реформ поперек России объясняются тем, что решено сорвать Россию с ее естественного, тысячелетием выработанного, собственного пути и направить по чужим дорогам. Все у нас другое, чем в Европе или Америке, – и психология народа, и традиции, и отношения между людьми, отношения с законом, государством – все-все иное. Не зря же говорилось: что русскому – хорошо, то немцу – смерть. А теперь: что немцу – хорошо, то русскому – смерть. Судиться у нас считалось за грех, суда боялись как огня; нахваливать себя или свой товар – значило отпугнуть от товара; за богатством не гонялись – был бы достаток. Все судилось-рядилось в своем обществе по справедливости (достаточно вспомнить роман С. Залыгина «Комиссия»)… И вся жизнь народная – во всеобщности, взаимовыручке, сочувствии и поддержке.

И вот все наоборот. С мясом, с кровью содрали Россию с ее днища, бросили клич: обогащайся кто и как может! – и разбоем прошлись по городам и весям, все уворовали, разбомбили, даже и то, что считалось Божьим, припасенным для будущих поколений. Все растащили, по новым законам присвоили – и негде стало приложить человеку руки. Совсем негде, хоть обрубай их. Вся карусель жизни построилась на торгашестве чужого товара, попала в зависимость от бандитов и бандитских законов.

Несоответствие внутреннего своего и внешнего чужого, прямая противоположность, с одной стороны, нравственных, а с другой – практических мерок, разрыв личностного с общественным – это самое горькое, что постигло наш народ и Россию за всю ее историю. Такого не бывало и при Орде. Там, откуда исходит подобная политика, прекрасно понимают, что этого соответствия своего чужому никогда и не добиться, а потому безжалостно разрушают.

Читаю на днях: Греф считает, что государство должно уйти из сельского хозяйства. Это как так? Это все равно что человеку «уйти» от сердца своего или легких – этак налегке взять и уйти, не считаясь с последствиями. Такое, кажется, до сих пор никому не приходило в голову. Ни в Японии, ни в Америке государство на произвол судьбы своих земледельцев не бросает.

А у нас все можно в угоду другим, мы уходим со своего поля, в ВТО уходим. Наше государство уходит из культуры, образования, медицины, предварительно бросив их на растерзание дикому рынку. Мы такие.

Уходит государство. Из России уходит. Бросят ее под глобалистские жернова – и поминай как звали.

У нас и детей сейчас воспитывают в школах, как янычар: чтобы они презирали родное и шли за чужое в огонь и воду.

А вы спрашиваете о консолидации…

Февраль 2005 г.

Виктор Кожемяко: Вот и еще один год пролетел. Каждый раз, оглядываясь на прожитое, прежде всего задаешься вопросом: стал ли этот год для страны и народа поворотным от худшего к лучшему? Увы, у меня такого ощущения нет. А у вас, Валентин Григорьевич?

Валентин Распутин: У меня, увы, – тоже.

– Сразу скажу о том, что, с моей точки зрения, есть самое главное: по-прежнему продолжает сокращаться численность нашего народа. Причем сокращается страшными темпами! Ведь с каждым годом уходит в небытие почти миллион человек.

Но, как ни поразительно, создается впечатление, что ни государство нынешнее, ни общество это особенно не беспокоит. Тут впору бить в набатный колокол, поднимать тревогу, принимать чрезвычайные меры, а между тем ничего подобного и близко нет. Не есть ли это самое убедительное свидетельство того, что власть озабочена вовсе не сбережением народа, а иными, противоположными задачами?

– Безысходность, которая приводит к столь тяжелым людским потерям, в последнее время, мне кажется, изменила свой «статус». Да, бедность, народ до сих пор живет в бедности, но разве можно сравнить сегодняшнее недоедание, скажем, с недоеданием военных и первых послевоенных лет, когда оно было всеобщим? А ведь даже тогда, в войну, тыловые потери, не считая, конечно, блокадников, были меньше, чем сейчас «мирные». Значит, причина не столько в том, что хлеба не хватает, сколько – воздуха не хватает для дыхания, изменился его состав, наступило кислородное голодание в общественной атмосфере, она перестала быть жизнетворной.

Разве не так? Человек многое, очень многое и самое непосильное способен претерпеть, когда есть во имя чего претерпевать, когда просматривается впереди обнадеживающий выход. Миллионы воинов знали, во имя чего они шли на смерть, и миллионы тыловиков также знали, во имя чего они надрывали жилы. Чтобы спасти Отечество, чтобы было оно на веки веков. И спасли, оправдав и освятив тем самым великие жертвы. Теперь же, когда Отечество наше во всех его материальных, духовных и нравственных ипостасях извращено так, что и смотреть нет сил, когда тысячелетние его приобретения выбрасываются на свалку или, как вторчермет, идут в переплавку в печах мирового порядка, когда культура отдана в руки разнузданных шоуменов, а образование преобразуется в функциональное натаскивание и программное выскабливание родного духа, когда страна живет не за счет производительного труда, а за счет обкрадывания будущих поколений, когда примерами для подражания становятся не Папанин и Гагарин, а Чубайс и Абрамович, когда… Много таких несчастных «когда», но самое-самое: когда от справедливости остался только пустой звук и попрана она в главном – в изгнании с российской земли духовной нашей Родины.